Валерий Васильев
«Пешком под стол
и многое, многое другое...»
Краткая биография (история) «Малой Родины»
в лицах
Пушкинские Горы - Кокорино
2015-2017
В значении «крестьянское селение» слово «деревня» стало употребляться в XVII—XVIII вв. До того оно означало «двор», а ещё раньше — «пахотное поле».
(Из википедии)
Крещенье в том году выдалось морозным. Ночью так похолодало, что начала с треском лопаться кора на деревьях. Наутро мама почувствовала приближение родов и, укутавшись в большой теплый платок, в сопровождении бабушки отправилась в районную больницу. Больница, построенная перед самой войной, находилась в полутора километрах от нашего дома, сразу за Сенным переулком. Я не заставил долго ждать себя и, как мне рассказывали, спустя какой-нибудь час, с громкими криками появился на Свет Божий. Шел первый месяц 1954 года. О «начальных летах» своей жизни знаю мало. Бабушки не раз повторяли, что плаксой особым не был, но и молчуном тоже. В том году население деревни увеличилось еще на двух «односельчан»: родились девочка Вера у Клавдии Тимофеевны Михайловой и мальчик Толя, мой троюродный брат. 
Фото, сделанное отцом. Мне еще нет трех лет.
Первое более-менее четкое сохранившееся воспоминание – свадьба у наших соседей, у Кузнецовых. Выходила замуж Людмила Ивановна, дочь Ивана Михайловича и Зинаиды Ворфоломеевны. Тогда соблюдался обычай: новобрачных осыпали карамелью. С ним и связаны оживающие в памяти картинки: ползаю по траве и подбираю разноцветные конфетки. Слышится бабушкин голос: «Собирай еще! Еще подбирай!...». Свадьба игралась ранней осенью и погода стояла теплая1. Было мне тогда три с половиной года. Еще помню прогулки по вечерам с мамой по дороге вдоль деревни примерно в те же годы. Кажется, кого-то встречали, возможно, отца. Он периодически где-то учился, куда-то уезжал и в те годы мне не запомнился. И в день моего рождения находился на каких-то очередных курсах в Москве.2 Что-то связанное с закупками. МинЗаг был тогда. По рассказам отца, эти курсы были последними по линии министерства заготовок: едва успели сдать экзамены, как вышло постановление об упразднении этого министерства. (Так отец снова оказался на партийной работе. Безработных, замечу, тогда не было). Вспоминаются первые годы жизни, связанные с укладом послевоенного быта деревни. Часто пожилые и старые люди, как правило, женщины, ходили вечерней порой к соседям посумерничать, да обменяться новостями. По-другому, посплетничать. Как правило, такие визиты начинались, когда все полевые и огородные работы прекращались, а домашний скот переводился на стойловое содержание. Отправляясь «на посиделки», прихватывали с собой вязанья, разного рода штопки и другие незатейливые «карманные занятия», а заодно и внучат своих малолетних. Иногда на полу избы собиралось 3 – 5 «ползунов обоего полу» от двух до семи лет. Играли в игры, придуманные тут же, ссорились, даже подобие драк возникало иногда. В таких случаях вмешивались «воспитатели». Но чаще «разбирались» сами. Эти воспоминания не выделяются особой яркостью. Просто вспоминаются сверстники и старушки, да избы еще…Игрушек настоящих почти не было, мастерили их сами. Как умели. В них и играли.
Небольшое пояснение: в нашей семье жила в те годы наша прабабушка – Никитина Мария Никитична, тетя моей бабушки Марии Георгиевны, самая пожилая женщина в деревне в те годы. Каким-то чудом сохранился паспорт прабабушки, выданный еще в 40-м году прошлого столетия, до войны. Судя по записи в нем, был и предыдущий паспорт. Помимо точных дат, в паспорте содержатся отметки, сделанные во время оккупации немецким бургомистром.
Чудом сохранившийся паспорт Никитиной Марии Никитичны, «бабки-Гороховки», как называли ее сверстницы. Очевидно для того, что бы различать с моей бабушкой, которую тоже звали Мария. Из записей в паспорте видим, что фамилия отца прабабушки была Андреев, а матери – Михайлова. Прабабушка родилась в 1885 году.
Она родом из деревни Гороховая Гора (в паспорте: Гор.гора), что находилась совсем рядом с бывшим имением баронов Вревских Голубово и самим Вревом, сразу за станцией «Русаки». До войны Гороховая Гора относилась к Русаковскому сельсовету Пушкинского района. Прописана в марте 41-го года по ст. Русаки. Как следует из паспорта, прабабушка родилась в крестьянской семье Андреева Никиты и Михайловой Марии. Родители Марии Никитичны могли быть крепостными баронов Вревских. Вревские, как и Елизаветинские господа, состояли в родстве с хозяевами Тригорского, и деревня Гороховая гора могла принадлежать тем или другим. Был ли Врев селом, неизвестно. Церковь там точно была, на городище древнем, деревянная во имя Св. Николая Чудотворца, с приделом Успения Божией Матери; построена в 1777 году. В литературе, начиная с конца 17 столетия, Врев упоминается как погост или «городище». Рядом с церковью, под часовней, находилась фамильная усыпальница баронов Вревских – склеп, разграбленный и разрушенный «воинствующими атеистами» в 30-е годы 20-го столетия. Прабабушка не раз произносила вслух слово «Врев», да и бабушка Маша тоже часто вспоминала о нем. Это не удивительно, потому что на том погосте в течение нескольких веков еще их предки хоронили своих родных.
Так вот, с этой бабушкой-прабабушкой и путешествовали мы вечерами, а иногда и в светлое время суток, зимним днем, например, по добрым и гостеприимным соседям. Для малышей у хозяев изб всегда находилось что-нибудь вкусненькое. Даже если это были просто почищенные морковины или пареные репа и брюква. Еще «в моде» тогда были семечки. На «посиделки» собирались, как правило, в избах вдов и одиноких старух. Их в ту пору в деревне было немало. Попробую описать обстановку крестьянской избы тех лет. Она была предельно простой и содержала только самое необходимое. Посуда глиняная и деревянная запомнилась, полки для посуды, грубо сколоченные из досок, задернутые простенькими занавесками, лавки-скамейки вдоль стен - такие широкие, что на них можно было спать. Да и спали. Либо на печи, либо на скамейках. Да, и обязательно печь: русская печь. В глубине, в сторонке, кровать с подзорником. Груда подушек на кровати в цветных наволочках с вязаной накидкой поверх горки. Умели и любили в старину люди рукодельничать. Стол, непременно выскобленный добела. Следили за чистотой наши бабушки! Скатертей или клеенок на столах тогда не было, по крайней мере, в будние дни. Конечно, где-нибудь в глубине чудом уцелевших при пожарах старинных сундуков покоились до поры до времени аккуратно свернутые льняные самотканые, расшитые «петухами» и фантастическими цветами, белые полотнища. А в остальные дни роль скатертей «выполнял» изготовленный деревенским кузнецом, довольно больших размеров нож с деревянной или латунной ручкой. Такими ножами выскабливались добела не только поверхности столов, но и дощатые полы. Это делалось, как правило, к праздникам. Полотенца, льняные с вышитыми цветами, висели на гвоздях рядом с примитивными умывальниками. В некоторых избах как такового умывальника не было. В определенном месте ставился на подставку таз или деревянная бадья, а рядом с тазом ведро с водой. Из ковшика поливали на руки воду, а дальше шли в дело ладони. Это тоже приметы того времени. Радио (тарелка) было не в каждой избе. Правда, встречалось радио и квадратной формы, более современное. И, конечно, в каждой избе непременно был «красный угол» с иконами и лампадкой. Сегодня трудно такое представить, но тогда основным источником информации было общение людей. Оттого и тянулись друг к другу соседи в деревне, и какие бы «черные кошки» не пробегали между ними, все равно не прекращалось общение, люди всегда находили компромиссы. По-другому в деревне жить было нельзя.
С приходом тепла домашние «посиделки» уступали место работам на огородах и пастьбой домашнего скота. С прадедовских времен заведено было в определенные часы и в заранее оговоренных местах встречать с пастбищ домашнюю скотинку. Овцы были не у каждого хозяина, а коровы имелись у большинства кокоринцев. Коз что-то не припомню в те годы. Раньше, по рассказам, и у моих родных была коза. До моего рождения. Стадо объединяло домашних парнокопытных двух деревень: Кокорина и Каменца. Приходили на эти места заранее, за час, а некоторые, особенно одинокие, и раньше. Пастбища менялись и были в разных концах, в зависимости от месяца пастбищного сезона. Иногда пасли скот довольно далеко, в двух и более километрах. К самой Сороти, к мосту дериглазовскому гоняли коров в отдельные дни, когда на ближних лугах и полях еще не был убран урожай или не скошены травы. Или в сторону Мехова, к развалинам станции Тригорская. (Точнее, к уцелевшему полу здания с двумя широкими наружными лестницами, спускавшимися к узкому перрону. А вокруг того, что было до 1944 года вокзалом, валялись осколки кирпичей и груды камней. По лестницам и широким бетонным парапетам можно было бегать и скакать). Или за Каменец, по узкой береговой полоске под огородами каменцев (тут не зевай, вовремя отворачивай любопытную скотинку) к высоким, желто-серого цвета, «терриконам» из льняной костры. Это была уже территория льнозавода. Над заводом возвышалась черного цвета дымовая труба заводской котельной, и трижды в сутки округа оглашалась громкими заводскими гудками: на заводе начиналась пересменка. Пасли и под заводом, по озерному берегу, и еще дальше, у «озерков»3. Поэтому и собиралось деревенское население встречать домашних питомцев с разных концов деревни, и в разных местах. Запомнилось мне все это потому, что вместе с бабушками, как правило, были и мы, их внуки. Старики всегда были незаменимыми воспитателями и няньками мальчишек и девчонок на протяжении всех их детских лет, а малолетки, в ответ, оказывали бабушкам и дедушкам посильную помощь в пастьбе домашнего скота. В местах встречи своих животных «с поля» проводились и периодические сходки жителей деревни. Их организовывали представители местной власти или колхозные бригадиры: в зависимости от повестки схода. Приходили туда и учителя пушкиногорской средней школы. С беседами-лекциями на актуальные темы. Или просто поговорить о том о сем с родителями учеников в «неофициальной» обстановке. Ребята постарше имели свой круг общения, собирались в отдалении от взрослых и там решали свои вопросы. Разделение на старшеклассников и учеников младших классов в деревне, конечно же, было, но я не помню, что бы кто-то из старших обидел или унизил младшего. Часто старшие младших в игры свои не принимали, в них нам отводилась роль зрителей или вспомогательная роль: за мячом бегать, если улетал далеко. При игре в лапту, например. Но, повторюсь, эксплуатации или какого-либо физического воздействия со стороны старших ребят на малышей не было.
А совместные развлечения были. На колхозном дворе, у самой дороги Новгородка – Новоржев, что являлась одновременно улицей деревни, стояла конюшня. Она и до войны была на этом месте, но в 41-м, летом, когда в ней расположились на отдых немецкие «иноходцы», ночью случился пожар. Сгорели и конюшня, и лошади… Тогда едва не расстреляли только что вернувшихся из неудавшейся эвакуации кокоринцев. Выгнали людей из домов, построили на площадке рядом с пожарищем, автоматчиков собрали и потребовали выдать поджигателей. В случае отказа грозились всех до единого расстрелять. И расстреляли бы. Известны похожие ситуации, бывшие в других местах, и нередко заканчивались они для населения трагически. Но в этот раз, на счастье, нашелся человек, говоривший по-немецки, который сумел доказать, что загорелась конюшня по причине безответственности самих немцев: подвесили на ночь керосиновый фонарь под стрехой, на углу конюшни, а крыша-то на ней соломенная была. Вот и причина пожара. Одним словом, убедил немцеы. Отпустили народ. Спустя десятки лет свидетельница той истории Александра Васильевна Герасимова (в девичестве) рассказала, что их спасителем оказался родной брат бабы Нюши. (Ее избушка находилась как раз напротив конюшни, через дорогу). Оказалось, что он с первых дней оккупации служил начальником полиции в Пушкинских Горах. Увы, этот его поступок, возможно, был единственным добрым поступком в его жизни. В должности главного полицая много человеческой крови пролил этот изверг по фамилии Гордин. Его покарали в 45-м, расстреляв как изменника Родины. В очередную круглую дату со дня начала войны, в июне 2016-го года, скончался его сын, Александр. По малолетству он не помнил ни отца, ни матери своих и воспитывался дедом и бабой. В сое время окончил ВГИК и всю свою жизнь был связан с кинемотографией. Фамилию носил дедовскую по матери, Филиппов. Вот тогда-то, 22 июня 2016 года, и была названа фамилия бабы Нюши: Гордина. Помнится, ее в деревне всегда называли только по имени. Александра Васильевна вместе со своими сестрами и родителями находилась у пожарища в числе заложников, и на всю жизнь запомнила все, что происходило в тот день. Не забывали и другие кокоринцы, которым довелось заглянуть в дуло пулемета в июле сорок первого года. Помнили, и в благодарность за сохраненную тогда жизнь ни разу, ни словом не попрекнули бабу Нюшу ее братом. А ведь в деревне жило немало солдатских вдов…
Удобное, видимо, место для конюшни было, вот и выстроили там же новую, когда немного привели в порядок дела колхозные после военной разрухи. У ее стен хранились все гужевые «транспортные средства»: телеги-дроги, сани-дровни да «таратайки» разные. Помню сооружение необычной конструкции на четырех колесах с продольным сиденьем, которое называлось «линейкой»... Задумали однажды старшие ребята на колхозных санях зимой с меховской горы покататься! Раньше не принято было песком дороги посыпать, только расчищали их от снега. Но, как гласит поговорка, любишь кататься – люби и саночки возить. Гора-то немалая, метров триста, не меньше, тянется подъем на нее... Собиралась вся деревенская молодежь вечерней порой и шумной толпой тащила в гору конские сани. А наградой была «куча-мала», когда сани разгонялись под гору и на крутом холодницком повороте опрокидывались. Все это сопровождалось громким смехом и визгом. Таких «поездок» за один зимний вечер удавалось сделать две или три. Сани катились мимо нашего дома, поэтому наблюдать за развлечениями старших ребят приходилось. Кстати, похожие катания происходили и с правого, высокого берега речки Луговка, от колхозной конторы под «бабин Грунин завраг». Еще этот «маршрут» прозывался: прокатиться «под завор». Прямо в речку и через нее... Но с годами детей в деревне оставалось все меньше, и сани тащить в гору стало некому. А в памяти катание с «меховки» сохранилось... Так ее называли жители Кокорина.
Может быть, потому и жили дружно в деревне, что испокон века не чинились здесь обиды младшим со стороны старших. Не припоминаю каких-либо междуусобиц, вражды, территориальных споров или других серьезных разногласий и среди взрослых. Разве что в тех случаях, когда залетит ненароком курица чужая во двор или корова перепутает ворота и окажется в саду у соседа… Правда, иногда проявлялось некое отчужденное отношение к отдельным людям, точнее, к категориям людей. Например, к тем, кто не состоял и не работал в колхозе. За чужих не считали таких, но и вровень с собой не ставили. Лошадью колхозной «разжиться» при надобности таким «единоличникам» было сложно, да почти невозможно. Колхозники этих проблем не знали. Наша семья, еще с довоенных, дедовских времен, относилась к категории служащих, хотя свою лошадь дед Николай после войны сдал в колхоз вместе со всей сбруей, телегой и плугом. Кстати, это разделение на сословия или прослойки сохранялось еще достаточно долго, что подтверждалось разного рода анкетами. Мне их пришлось заполнить немало по разным поводам в разные годы. Предлагались следующие варианты: 1 – из рабочих; 2 - из колхозников; 3 - из служащих. Была ли строка – из интеллигентов – не помню… Все могло быть… Я во всех анкетах ставил галочку - из служащих. Так меня учили. А тогда, в раннем детстве, не видел разницы большой между моими родными и соседями. И те, и другие трудились с утра до позднего вечера, вели похожие хозяйства, пасли и содержали домашний скот, работали в огородах и на сенокосе.
Пишу, и в памяти возникают все новые и новые картинки из детства. Вспоминаю и думаю: как здорово было бы, если бы эти картинки умозрительные можно было бы «оцифровать» и потом увидеть глазами! Как бы «материализовать» их. Можно было бы и другим показать, прокомментировать… Кто знает, возможно, в скором времени станет доступным и такое. Переживаем же мы сейчас информационный бум и революцию в информатике и нанотехнологиях! Вот тогда воспоминания можно будет увидеть в формате фото или даже видеороликов, и составить по ним достаточно полное представление о разных временах и событиях. И это будет грандиозно, поскольку многое, очень многое, из чего складывается жизнь целых поколений изо дня в день, из года в год, забывается и исчезает бесследно. А многое, особенно картины природы, ландшафт, окружающее нас пространство постоянно изменяются, да так, что становятся неузнаваемыми еще при жизни одного поколения. Ну а пока… Надо записывать все, что сохранилось в людской памяти. Чем, собственно, и занимаюсь.
Раньше под местом рождения понималось место прописки родителей или хотя бы матери ребенка. Поэтому в графе: «место рождения» у меня записано: деревня Кокорино Пушкиногорского района (напомню, с 1927 по 1937 год он назывался Пушкинским) Псковской области. Это была территория Михайловского сельского Совета. Пушкинские Горы обрели статус «поселока городского типа» в 1961-м году. До этого они назывались «рабочим поселком». Кстати, сельский клуб, а позднее и Дом культуры с приставкой «Михайловский», существовал еще много лет, до самой приватизации. Располагался он на Мехове (поэтому другое, простонародное название его было – «меховский»), как и помещение сельсовета. Было такое поселение, довоенное еще, дореволюционное даже, между станцией Тригорская и Слободой Тоболенец. Называлось: деревня Мехово. Чем оно заслужило это название, никто не знал. Мехово и Мехово. Потом, уже после войны, здесь появились улицы, переулки, застроили домами промежуток между поселком и ст. Тригорская и «Мехово» утратило официальный статус деревни, но в разговорной речи слово это сохранилось и его часто можно услышать из уст пушкиногорцев (и не только) и в начале 21-го века.
Собственно, начал я этот разговор с одной целью: рассказать о деревне, в которой, как утверждает свидетельство о моем рождении, я родился; о моей малой родине, о Кокорине. О его истории, ставшей известной мне благодаря отзывчивым старожилам, детским воспоминаниям, общедоступным документам, церковным, историческим документам и материалам. Кстати, в Интернете это название не такое уж и редкое. И в Пермском крае встречается, и в Хабаровском, и в других местах. Однако, нигде не нашел толкового объяснения слова «кокорино». В старину писали и так: «Какорина». На картах, например. Или в «Списке населенных пунктов псковской губернии 1885 года». Это про нашу, мою деревню… В России проживало и продолжают жить немало людей, носящих созвучную фамилию. В том числе, известных людей. И никакой связи с моей малой родиной не усматривается. Итак, первое официальное упоминание названия моей родной деревни Кокорино обнаружил на карте 1790 года. Карта рукописная и создавалась с целью определения и обозначения межевых границ в Псковской губернии. Но вот цитата из статьи писателя-историка, научного сотрудника Пушкинского Заповедника В.Г.Никифорова, опубликованной в его книге «Деревни пушкинского края»: «Кокорино (деревня сохранилась). Находится на северной окраине пос. Пушкинские Горы, расположена на бывшей пустоши Крюхиной, отмеченной геометрическим специальным планом села Тригорского 1784 г. (т.е. еще раньше) «…общаго владения порутчика Михайлы прапорщика Гаврилы детей Рютневых прапорщика Фомы Тимофеева сына Харина з братьями…». Очевидно, была куплена Александром Максимовичем Вындомским, владельцем села Тригорское. В Пушкинское время входила в имение села Тригорское, владелицей которого была его (Вындомского -В.В.) дочь Прасковья Александровна Осипова-Вульф. Название деревни происходит от старинного слова «кокора» - румяная корочка картофельной лепешки. Пушкин бывал в этой деревне и, вероятно, знал некоторых ее жителей». Такова версия Виктора Никифорова. Известно еще одно название поселения Кокорино: Ваулино. (Статья В.Никифорова «Полюбовный раздел между П.А.Вульф и племянниками Александром и Евгенией Ганнибалами», Михайловская пушкиниана, вып. 17: «…деревни Кокорино, Ваулино тож…». Что означало: то же самое, одно и то же.). Согнуть кокорину. Пск. Неодобр. Сказать, глупость, небылицу, что-л. нелепое, непродуманное. СРНГ 14, 95; ПОС 14, 344. Кокорина — изогнутый пирог, изделие из теста. – Один из примеров толкования значения этого слова. В давние времена названия деревень могли изменяться по разным причинам. В сущности, само название играло достаточно узкую роль. Почтовые отправления отсутствовали, поэтому название деревням давалось для того, что бы отличать людей и одни поселения от других, соседних. Часто встречаются деревни с одинаковыми названиями. Достаточно взглянуть на карты. И сегодня можно увидеть аналогичную картину: скажем, в Пушкиногорском районе целых три Горушки... «Ваулино» могло оказаться названием одного из краёв, концов деревни. Его могли принести с собой переселенцы из другой местности. То есть, строгости и постоянства в названиях деревень в 18-19 веках могло и не быть, определенно не было. И все же Кокорино известно со второй половины 18-го века, о чем так же пишет в своей статье «Межевая книга села Тригорского (Егорьевского, Георгиевского в разные годы)». (Михайловская пушкиниана вып. 17) уже упомянутый исследователь старины Виктор Никифоров.
А вот более позднее упоминание Кокорина. В «Списке населенных мест «Псковская губерния», изданном в 1885 году по «сведениям 1872 – 1877 гг» под номером 7542 значится: «Кокорино, деревня у рч. Луговка. Дворов 9. Мужского полу – 35, женского - 41»
Из карты следует, что через Кокорино (Какорина – так написано на карте) проходила дорога с почтового тракта к Слободе Тоболенец. («Святых Гор», как населенного пункта, никогда не было. «Святыми» и в народе, и у служителей культа, назывались холмы, по-местному «горы», явившие людям образы «чудотворных икон»). Обращает внимание расположение на этой рукописной карте надписей названий деревень. По их частому расположению не трудно догадаться, сколь много их было в те годы. Карта – полуверстовка, чуть больше 550 метров в сантиметре.
Надписи крупные, поэтому различить озера и реки на этой карте непросто. Хорошо видна дорога. На более поздних картах ситуация меняется. Одни деревни появляются (новые), другие исчезают. Сколько дворов было в 1790-м году в Кокорине – из карты неясно. Известно, что жители деревни были приписаны к сельцу Тригорскому, и являлись крепостными егорьевских (по названию губы Егорьевской) господ. Приход мог быть разных церквей в разные годы: Церкви Иоанна Милостивого на Ямской улице в Верхнем посаде Воронича, Церкви Иоанна Предтечи на «Буй-горе» на окраине Воронича, а так же Георгиевской на городище и Воскресенской так же на Ямской улице в Ворониче. При Воскресенской церкви был погост. На погосте том покоится прах одного из Ганнибалов, дяди Пушкина Вениамина Петровича, «Попа Шкоды» и его дочери Акелины (1819-1924), а так же владельцев сельца Петровского Княжевичей и сотен прихожан. И моих далеких предков, деда и прадеда по линии мамы, с которой прожиты лучшие детские годы, и самой мамы, а теперь и отца... В семидесятые годы восстановили каменное ограждение погоста и каменный фундамент Воскресенской церкви. А на фундаменте появилась часовенка. Воскресенская церковь действовала до 1931 года, затем была закрыта, а с приходом немцев вновь открылась. Она была разрушена в конце войны 41-го – 45-го гг. До войны, в начале тридцатых, неподалеку от нее, возможно, на фундаменте дома «попа-Шкоды» построили начальную школу. А мама моя в конце двадцатых годов 20-го столетия училась в начальной школе, которая располагалась на самом городище Воронич в доме, принадлежавшем до революции Муравейскому Федору Николаевичу, сыну купца из Острова, дьяку Георгиевской церкви. В той школе учились многие кокоринцы. При школе жила ее единственная учительница Елена Гавриловна. На сохранившейся фотографии 1934 года видна входная дверь в помещение школы. Над дверью надпись: «Воронецкая начальная школа». До революции церковно-приходская школа была и в сельце Дериглазове, за рекой Соротью. Основателями ее, скорее всего, были владельцы Дериглазова дворяне Шелгуновы. Три года учились в церковно-приходских школах. Шелгуновы не все эмигрировали в 18-м лихом году. Имение их было, наравне с другими в округе, разорено в годы массового безумства, дом разграблен и сожжен. С Шелгуновыми в пушкинское время поддерживали приятельские отношения родители Пушкина. Со слов отца моего, Василия Никифоровича, работавшего в шестидесятые годы директором туристической базы в деревне Воронич, дочь последнего владельца Дериглазова в течении нескольких лет приезжала вместе с мужем-генералом на турбазу, и первым делом они направлялись на фамильное кладбище Шелгуновых на высоком берегу реки Сороти. Когда-то там стояла часовня, а еще раньше — в средние века — находился монастырь. Фамильный склеп в тридцатые годы подвергся разграблению и разрушению, сохранились осколки мраморных надгробий да могильных плит. Поклониться им да праху предков своих и приезжали московские гости из рода Шелгуновых...
На снимке ученики Воронической начальной школы в конце первого класса. Май 1934 года. Городище Воронич. В этой школе училась и моя мама. Фото из архива А. В. Ивановой (Герасимовой). Она в первом ряду третья справа. Возможно, «последняя из могикан». Этим ученикам в 2016 году было бы, как Александре Васильевне, по 90 лет.
Дом, изображенный на этом снимке, сгорел во время войны в 1944-м. А рядом с Воскресенской церковью, в деревне Воронич, западнее церковной ограды, жил в пушкинские времена священник Илларион Раевский, известный в народе как «Поп Шкода». В Воскресенской церкви он проводил службы, здесь неоднократно встречался с Пушкиным Александром Сергеевичем, знакомил его с церковными архивами. По воспоминаниям дочери Раевского Акулины, опальный поэт неоднократно бывал и в доме священника, где между ними велись оживленные разговоры. Пушкин писал «на городище Ворониче» своего «Бориса Годунова» и обращался к «Шкоде» за советами и с разными вопросами. Они дружили. Акулина тогда еще совсем маленькая была. Но Пушкина помнила и оставила о нем воспоминания. Умерла она в возрасте 105 лет, при Советской власти. Как и отец, «Поп Шкода», Акулина похоронена рядом с церковью неподалеку от могилы своего отца. Сохранились старинные надгробные плиты над их могилами и надписи на них. По-существу, это «…кладбище родовое…» должно быть отнесено к мемориальному кладбищу. Увы, на это, как и на многое другое, у государства всегда не хватало средств…
Как бы там ни было, в конце 18-го века деревня Кокорино, равно как и деревни Каменец и Луговка, а так же несколько других деревень уже существовали и с тех пор жизнь в них никогда не прекращалась. А деревень в округе действительно было много. В одном из источников прочел, что на рубеже 19-го и 20 –го веков примерно в границах двух сегодняшних районов проживали около 115 тысяч человек! (Для сравнения: по данным последней переписи едва ли наберется 15 тысяч в тех же границах). Вот и получалось: «деревня на деревне». Еще не было железной дороги. Она появится в годы Первой мировой войны, в 1916-1917 гг. как рокадная железная дорога. Позднее, когда интересовался темой дворянских усадеб 18-го – 19-го веков, убедился, что территория Псковской губернии действительно была заселена очень плотно.
На топографических картах военного ведомства, выполненных в 20-х – 30-х годах прошлого столетия, территория между оз. Каменец и дорогой показана заболоченной и заросшей кустарником. По ней «на просторе» гуляют ручьи и речки, которых по границам деревни целых три. Самые крупные – ручей Холодник и речка Луговка. Они никогда не пересыхают и в них даже водится мелкая рыбешка. А весной, по большой воде, в верховья Луговки поднимаются на нерест щуки из Каменского озера и из самой Великой. Речки подпитывают озеро Каменец, делая его проточным. Речка Луговка имеет четкое, относительно глубокое (относительно ее ширины) русло и бежит по нему от самого Калаканова до озера Каменец. Протяженность ее, навскидку, километров 15. Вода из нее издавна использовалась для питьевых нужд, такая она была чистая. Не случайно в ней водились раки. Особенно много их было между шоссейным и железнодорожным мостами. По весне обе эти речки часто разливаются и, пока на озере сохраняется лед, наполняют своими водами прибрежные луга. Помню, были годы, когда разлив подходил к самой шоссейной дороге. И в огородах наших, по низинкам, тоже голубела в солнечные мартовские дни прозрачная талая вода. Случались и осенние разливы, в первые морозы. Тогда луга превращались в огромный каток – настоящее раздолье для мальчишек. Жаль, что коньки настоящие в те годы были редкостью. Но нас это мало печалило, тем более, что не откуда им было взяться, горюй не горюй. Делились друг с другом тем, что было. А были приспосабливаемые к валенкам. Крепились они с помощью бечевки или сыромятных ремешков к обыкновенным валенкам и прекрасно держались на них. Тогда такие «ледянки» были широко распространены в нашей местности. Ниже на фрагменте карты луга изображены в виде слегка заболоченной местности. Примерно так выглядят они сегодня. Такие же кусты на кочках, а под кочками и между ними — болотная вода. Результат нарушения гидрологии, сложившегося за многие годы уреза вод озера Каменец. Нарушение это произошло в процессе строительства объездной дороги, точнее, моста через вытекающую из озера речку Паренцевку. По настоянию недалеких «умов от рыбнадзора» на районном ли или на областном уровне проектировщики подняли уровень воды в озере, отчего и началось заболачивание его берегов. В те годы, семидесятые, похожим «волевым» образом решались многие вопросы. Возможно, кто-то еще помнит проекты века – поворот сибирских рек вспять? Что, на фоне этих гигантов, представляло озеро Каменец? Да просто лужа…
Недавно услышал от дачницы такую историю: в первые дни войны жившие близ железнодорожного моста через Луговку кокоринцы или килкинцы (небольшая деревенька Килкино восточнее железнодорожного полотна, уничтожена пожарами в 44-м и больше не восстанавливалась) при бомбежках прятались под мостом от вражеских самолетов и при попадании сразу нескольких бомб в этот мост погибли. Раньше об этом слышать не доводилось. Не думаю, что родители мои или приятелей не упомянули бы об этом, если бы такая трагедия на самом деле имела место. Не исключено, что в памяти рассказчика смешались два события печальных, трагичных: скрывающиеся от облавы под мостом деревенские жители и гибель нескольких человек из числа колхозной молодежи при разминировании территории летом 44-го и 45-го годов. На пологом склоне к речке Луговка находились позиции вражеских артиллерийских пушек-гаубиц, обстреливающих позиции наших войск за рекой Соротью с весны по июль 44-го года. Там, по ту сторону реки, на сравнительно небольшом участке фронта сосредоточились с нашей стороны целых ТРИ армии:
«Вид» д. Кокорино в период существования хуторов.
Их, согласно надписи на карте, двадцать.
Пробоина в арке железнодорожного моста через речку Луговка.
На снимке справа над аркой моста хорошо виден профиль воронки в железнодорожном полотне
от взрыва бомб.
1-я ударная, 10-я Гвардейская, и еще одна, 22-я общевойсковая. Эти армии прибыли сюда с Волховского фронта уже в составе вновь образованного 2-го Прибалтийского вскоре после окончательного прорыва блокады Ленинграда и были сильно потрепаны в боях. Они имели численность в разы меньшую по сравнению со штатной, измотаны в наступательных боях и плохо вооружены. Но по каким-то причинам действительное плачевное состояние войск в армиях на этом направлении скрывалось от Ставки Верховного главнокомандования. А Москвой была поставлена задача обеспечить прорыв линии немецкой обороны «Восточный вал», которая здесь носила название «Пантера», с последующей целью выхода в республики Прибалтики. Но прорыв не удался. Неоднократно делались попытки штурма фашистских укреплений, однако все они были безуспешными. Удалось отвоевать лишь небольшой плацдарм на левом берегу реки Великой. Затем началась жесткая оборона или позиционная война. Были проведены «разборки» среди командования а наших войсках и сделаны оргвыводы. Сменился и командующий фронтом. Даша Тимашенко, московская писательница-историк, написала большой труд на эту тему, опираясь на материалы военных архивов.
В начале 44-го года Кокорино оказалось в полосе немецкой обороны, именуемой немцами «Пантера». Жители на время боев были выселены немцами на запад, к границам Прибалтики, некоторые семьи оказались даже в Латвии. Гаубицы занимали удобную и трудно досягаемую для советской артиллерии позицию: «замаскировались» в капонирах на склоне высокого берега речки Луговка. Орудия стреляли навесным огнем. А на «Бахарихе» и в огороде Надежды Осиповой (Катаевой) расположились минометные батареи крупного калибра. В детстве часто видел во дворах домов стрелянные гильзы от гаубиц крупного калибра (порядка 150 мм). Эти гильзы использовало население для разных хозяйственных нужд, в зависимости от потребности и фантазии. Гильзы – не единственные предметы войны, которые с гораздо большей пользой служили людям в мирных целях. Встречались и гранаты немецкие с длинными деревянными ручками, корпуса-«кастрюли» от противотанковых мин, длинные стреляные гильзы от снарядов разных калибров. И штыки не были редкостью. Особенно ценились немецкие штык-ножи. Можно было увидеть и каски немецкие, из которых получались удобные черпаки для чистки прудов и…понятно чего. Видел и наши каски, но к ним было особое отношение. Как и отношение жителей деревни к нашим солдатам, живым и мертвым. Отеческое, что ли, родственное… Еще с сорок первого года, когда то там, то здесь находили убитых бойцов наших и тайно, а то и по приказам оккупантов хоронили останки там же, где настигла их смерть. В начале войны, 23-го и 24-го июня, жители деревни проводили на ст. Тригорская мужей и отцов, половина из которых не вернулась. Двадцать один кокоринец был призван на войну и 11 из них так там и остались. Еще четверо земляков подорвались в 44-м и 45-м при разминировании минных полей севернее Кокорина, в Пушкинском Заповеднике и за рекой.
На военных картах 20-х годов на всем пространстве между речками Луговка и Холодник и между железной дорогой и шоссейной показаны только три дома: два ближе к Холоднику и один на самом берегу Луговки по левому берегу вблизи железнодорожного полотна. Возможно, это хутора. Первые - постройки начала двадцатых, третий появился к концу третьего десятилетия. В двух соседних домах-избах жила большая семья Ивановых: четверо сыновей и дочь выросли у родителей. Двое старших, Михаил и Петр, прошли фронты первой мировой, побывали в австрийском и немецком плену. Двоих других не минула вторая мировая. Иван закончил войну на Дальнем востоке, тоже находился в немецком плену. А рядовой ездовой Илларион 1-го Украинского фронта не вернулся домой, остался лежать в чужой земле...
Сама деревня, в виде разбросанных тут и там изб, находилась на правом, высоком берегу речки Луговка в сторону железной дороги и деревни Воронич. Это подтверждают и коренные жители деревни Александра Васильевна Герасимова, Алевтина Алексеевна Григорьева, Людмила Ивановна Кузнецова и Тамара Федоровна Герасимова. Они хорошо помнят те годы. Рассказывала об этом и моя мама. Судя по картам, существовало довольно свободное, лишенное какой-либо регулярности заселение территории. По рассказам мамы и бабушки, этой деревне, как, впрочем, и многим другим, досталось в 20-е 30-е годы (в сороковые тоже, но по другой причине). И домам, и их обитателям. Поиски новых форм землеустройства и хозяйствования с приходом Советской власти порождали самую невероятную фантазию у исполнителей на местах. И, как оказалось, местные проводники партийной «линии» в те годы немало преуспели. Во всяком случае, за 10-12 лет жители вместе с их избами сначала расселялись по хуторам, а затем возвращались в деревню с прежним названием. Почему-то на новые уже усадьбы, необжитые и не всегда удобные для проживания и хозяйствования. Такие участки обычно называются бросовыми. Так к сороковым годам появилась «новая» деревня, которую сейчас иначе как «старой» не назовешь – столько лет прошло с тех пор. Несколько переживающих уже не первую молодость домишек-избушек приютились вдоль шоссейной дороги в тени раскидистых тополей-переростков, да четыре таких же домика еще прижались к берегу речки Луговка в направлении полотна бывшей железной дороги. Впрочем, дома эти не раз перестраивались. В Кокорине размещалась центральная усадьба колхоза им. А. С. Пушкина. Ближе к озеру выстроили зерноток, амбары и скотный двор. Там же находился машинный двор. Утро в деревне начиналось не столько с пенья петухов, сколько с тарахтения пусковых двигателей тракторов.
В Кокорине когда-то в старину поселились те, кто стали родоначальниками фамилий Герасимовых, Столяровых, Андреевых, Ивановых, Кузнецовых, Фомичевых, Осиповых, Козьяковых, Бобровых, Бабуриных, Гавриловых. Были и другие фамилии. К сожалению, сейчас сложно всех их установить. Многие церковные книги Воскресенской церкви, а Кокорино относилось к ее приходу, или еще не обнаружены, или бесследно исчезли в огне, в котором «нет брода». В церковных книгах можно найти ответы на многие вопросы: церковь скрупулезно и аккуратно вела записи о рождении, венчании и смерти всех своих прихожан. Кроме того, были и «исповедные росписи». По записям об отпевании можно установить места захоронения тех или иных верующих. Но, к сожалению, далеко не за все годы церковные книги и архивы уцелели. «Исповедные росписи» позволяют проследить поименно родственные связи и составы семей. Выше уже упоминал некоторых кокоринцев.
За время написания этого повествования удалось узнать немало сведений о жителях деревни. Не только моих современников, но и основателей современных родов. Установить неизвестные фамилии и некоторые факты их биографий. Начну с тех, кто мне ближе по родственным связям. То есть, со своего прадеда и прабабушки. Со слов бабушки Маши и мамы, жил в деревне в довоенные дед Гаранька (Герасим). Полагаю, на тот период это был один из самых старых жителей и старший представитель Герасимовых – кокоринских. И мой прадед по совместительству. В семье у Гараньки с бабой Маришей было много детей. Вот список тех, кто стал взрослым и дал потомство:
- Агрипина (баба Груня),
- Ефросиния (баба Фрося), (почему-то Михайлова, муж – Федотов Михаил)
- Татьяна (Баба Таня),
- Мария (Тетя Маня),
- Евгения,
- Федор,
- Василий (дед Васька),
- Николай (мой дед Николай),
- Павел.
Дом Гараньки находился на самом высоком месте, по правую сторону дороги, если ехать от Воронича. С родителями до войны проживала семья младшего сына. Федора. С высокого места хорошо были видны озеро Каменец и другие окрестности. В 30-х годах от удара молнии произошел пожар, дом прадеда сгорел и на этом месте никто никогда уже не строился.
На этом месте с конца 19 века по 30-е годы 20 века стоял дом моего прадеда Герасима.
А Гаранька построился на этом же участке, но чуть ниже, ближе к речке Луговке. И сейчас на этом месте стоит дом вдовы его сына, Федора. На земле, на которой Федор с отцом построили новую избу после пожара. В войну постройка сгорела и баба Дуня, ставшая в 1944 году вдовой, «слепила» из блиндажа немецкого небольшую избушку. Только в начале 60-х, по возвращении сына Валентина из армии, ту избушку снесли и построили новый дом на две половины. В нем давно никто не живет; приезжает летом из Пскова на несколько дней наследница Тамара, младшая дочь Федора и бабы Дуни. Заглядывает от случая к случаю и сын Тамары Костя. Впрочем, сейчас это не единственный осиротевший дом в деревне. Старики поумирали, следующее же поколение либо разъехалось по городам и весям, либо имеет свое жилье в других местах..
В июльских боях многие избы в Кокорине сгорели. Уцелели единицы. Сгорел и дом, в котором в войну жила моя прабабушка, жена Герасима, с сыном Николаем, моим дедом, с моей мамой и бабушкой. Жить стало негде. Слава Богу, детей было много. Вот и жила прародительница то у одних, то у других, то у третьих, по очереди. Напомню, звали ее Маришей. В первые послевоенные годы погорельцы жили в землянках, в теплые месяцы, а осенью расходились «по людям». Особенно тяжело было зимой. Иногда ночевали всем табором в банях и уцелевших овинах. И строили, создавали свои жилища. Приютила моего деда с семьей Надежда, в замужестве Катаева. Тетя Надя, как называли мы ее в детстве. Мне довелось ее знать, она умерла в 1986 году. Тетя Надя сама не местная, вышла в Кокорино замуж. Петр Осипов был крепкого корня, исправно вел хозяйство, невзирая ни на какие природные и социальные катаклизмы. Растили двух мальчишек-погодков. Беда пришла в их дом неожиданно. Парнишки утонули в мочиле, в котором замачивали льнотресту. Остались Осиповы вдвоем. Так и жили до войны. А потом Петра мобилизовали в армию и дошел он с ней до Германии, до Победы. Только не суждено было ему ввергнуться на Родину: на пути в СССР, под Варшавой, угодил их поезд под пули местных националистов. Петра несколько раз ранило и он скончался в госпитале… Переулок, в котором стоял дом тети Нади, появился в Кокорине перед самой войной, когда происходило сселение в деревню с хуторов. По случайности дом ее сумел пережить все страсти войны, не смотря на то, что на огороде стояла минометная батарея. Уцелел и дом Василия Герасимовича. Дома, как уже говорилось, строили из материала, пролежавшего в земле полтора – два года: разбирали немецкие блиндажи и бревна пускали в дело, на сруб. Следует заметить, что немцы выбирали для строительства укреплений и укрытий самые лучшие и достаточно толстые деревья. Скажу так же, что бревна эти были из Михайловского леса заповедного. Лес был отборный, звенел под топором, как говорили старики, помогавшие моим родным в строительстве домика И домик этот существует уже 70 лет. И стены, и пол с потолком прежние. Только рамы поменяли раза два или три за эти годы, да кровлю обновили на нем. Новоселье «отмечали» в 47-м году. Но вскоре радость была омрачена уходом из жизни единственного мужчины в семье: болезни и тяжелая работа сделали свое дело: дед Николай умер в возрасте 57 лет. Остались втроем: бабушка – инвалид, ее тетя по матери и мама. Маме не довелось доучиться и стать дипломированным педагогом. Перед войной она первой из Кокоринцев поступила в Калининский пединститут (или учительский, как тогда было принято называть учебные заведения по подготовке учителей) на отделение русского языка и литературы, но проучилась недолго: началась война. После войны образование в ВУЗах сделали платным для гражданских лиц, денег на оплату учебы не было, да и не до учебы было – строились. Мама преподавала в сельских школах несколько лет, вела уроки русского языка и немецкого. А началась ее преподавательская деятельность еще до войны, на практике в Зарецкой семилетней школе в Зимарях.
Прабабушка Мария, о которой уже упоминал в начале своего рассказа, до войны жила на станции Русаки..
Фото сороковых годов, очевидно, на паспорт
У нее была замужняя дочь в Ленинграде и маленькая внучка. Дочь с мужем работали на «номерном» заводе то ли техниками, то ли инженерами. Перед самой войной родители привезли бабушке внучку на лето в деревню, а сами вернулись в Ленинград, на завод. Потом была война... Когда они погибли, в каком году – точно не известно. Бабушке Марии сообщили после войны, что был очередной обстрел и в их цехе разорвались снаряды… Остались сиротами два существа: малая да старая… После долгих скитаний по людям и мороки, бабушке Марии удалось устроить внучку Нину в детский дом. Это произошло в середине сороковых. Бабушка нигде не работала, к тому же была безграмотной. Дом ее так же сгорел во время войны. Приют нашла у своей племянницы – моей бабушки Маши. До начала 70-х годов прожила с нами эта прабабушка, оставила о себе самые теплые воспоминания, рассказанные ею множество сказок и присказок, а затем попросилась (ей Собес предложил) в Дом престарелых, что в поселке Ямм Гдовского района. Ей было далеко за 80 лет. Нина несколько раз приезжала к своей единственной бабушке, к единственному родному человеку. Мне запомнились ее приезды, когда она училась в Тартуской академии или университете, то есть была уже почти взрослой. Она водила нас на озеро купаться, собирала с нами цветы. Бабушка очень любила Нину и гордилась ею. Нина после окончания учебы жила и работала в Новом Изборске. В 80-х мне довелось несколько раз приезжать в Новый Изборск, расспрашивал там о ней. Фамилия ее была необычной и звучной: Самолетова. Эту фамилию носили ее родители. Но, к сожалению, те, кого спрашивал, не знали Самолетову Нину. Говорили, что не слышали о такой. Возможно, выйдя замуж, Нина поменяла фамилию. Бабушке, пока жила у нас, удалось выхлопотать крохотную пенсию. Отец работал в райкоме и смог это сделать - нашли какую-то статью (она была пенсионного возраста, а единственная дочь ее погибла в блокаду). Это и позволило оформить пенсию. Хотя назвать копейки пенсией не поворачивается язык. Но это все, что смогли сделать дл нее тогда.
Бабушка Мария прекрасно понимала, что стесняет нас. Мы с сестрой подрастали, появились школьные заботы. К этому времени многие старушки стали на зиму переезжать к своим детям «на зимние квартиры», в города – Ленинград и Псков. Оставлять дома без присмотра не хотели, боялись, и стали предлагать таким, как прабабушка, одиноким в сущности людям, занимать их избы и присматривать за домашним хозяйством. И, начиная с какого-то 60-го года, почти каждую осень она переселялась по договоренности в оставленные дома, вела там нехитрое хозяйство, протапливала помещения и готовила для себя пищу. Мы с сестрой регулярно навещали ее, оказывали какую-то посильную помощь. Мы скучали по ней. И она никогда о нас не забывала и каждый раз к нашему приходу готовила скромный, но приятный сюрприз. Чаще это бывали сладости. В те годы конфета или просто кусочек сахара не были лишними в нашем рационе.
Внучка Марии Никитичны–Самолетова Нина. Анкетные данные воспитанников детдома
1958 год. Тарту. Студентка сельскохозяйственной Академии. Эстония.
В 1973 году «бабки – Гороховки» не стало. Было ей 88 лет. Из Дома престарелых пришла открытка, в которой сообщалось, что на похороны приезжала внучка – Самолетова Нина.
Возвращаюсь к истории деревни Кокорино. Когда-то была она заселена крестьянами дворцовыми, а затем их хозяевами стали владельцы сельца Тригорского. В 1861 году крепостное право было отменено Александром II. Что происходило в деревне и с деревней в конце 19-го века, пока остается тайной. Не известно так же, коснулись ли Кокорина «Столыпинская реформа»? А вот в 20-х годах нового, 20-го века, до коллективизации, пришла «мода» на хутора и большинство семей, проживавших в деревне, вынуждены были покинуть обжитые места. Лишь единицам «подфартило»: им выпала судьба остаться на старых усадьбах. Остальным же пришлось заново перестраиваться, распахивать пустыри и луга. Такая участь постигла и моего семью деда Николая, да и других родственников. Мама рассказывала, что до расселения по хуторам их дом стоял на высоком месте, рядом с дорогой. Полагаю, рядом с домом прадеда Герасима. Прямо из окон открывался чудесный вид на озеро. И справа и слева жили хорошие, дружные соседи и близкие родственники. Двери в доме никогда не запирались на замки. Жаль было расставаться с таким местом, но судьбе и власти не прикажешь. Сколько усилий было потрачено на переезд, сколько здоровья и средств ушло на обустройство на новом месте! Одно обстоятельство радовало: новая усадьба располагалась на самом берегу небольшого, но красивого озера Шаробыки. Дом был в четыре окна на сторону, главным фасадом выходил на юго-восток. Рядом проходила дорога из Новгородки (Пскова) на Новоржев. А за дорогой, метрах в двустах на юг, на дне чаши, которая сформировалась под действием ледника 6-8 тысяч лет назад, лежало озеро с каменистым дном и каменной грядой. И называлось оно Каменец. Деревню покинули большинство семей. На карте военного ведомства конца 30-х годов видны разбросанные в разных местах вокруг бывшего Кокорина квадратики домов и хозяйственных построек.
На этом фрагменте карты, выше озера Каменец, на берегу другого озера хорошо видны три строения. Одно из них принадлежало маминой семье – то, которое справа у самой дороги. Сейчас там, в небольшой березовой рощице, небольшой пляж, популярный у пушкиногорской молодежи. Это место называлось «Озерки».
А спустя 12 лет, незадолго до войны, поступает новое распоряжение: хуторскую систему ликвидировать и всех хуторян вновь переселить в деревни. Трудно сказать, кто конкретно определял места под усадьбы во вновь образовавшемся поселении. В застройке просматривается определенная регулярность: дома выстроились в линию. Точнее, в четыре линии. Одна – главная – вдоль дороги шоссейной - улица, три других представляли небольшие боковые переулки. С прежнего места деревня переместилась, в основном, на левый берег речки Луговка. Все постройки, за исключением одной избы, избы прадеда Герасима, расположились с восточной стороны шоссейной дороги.
Для продолжения рассказа вернусь немного назад, к началу 20-го века. Мама и бабушка вспоминали, что семейство кокоринских Герасимовых разрасталось по мере взросления детей, и сыновья, отделившись от родителей, обзаводились собственным хозяйством и домами – избами. И так получилось, что Павел построился рядом с Федором, чуть в сторонке, но тоже по соседству – Николай. И Василий, средний из братьев, выбрал участок для усадьбы неподалеку. Это до расселения на хутора. По рассказам мамы и Вити «Тумана», дом Бобровых находился рядом с домом деда Николая. После расселения на хутора, а затем сселения в деревню, существовавшее расположение усадеб братьев было нарушено. Собственно, от прежнего, векового Кокорина, на своих местах остались 2-3 усадьбы. Деревня переместилась к югу, на левый берег речки Луговка.
Скорее всего, именно тогда начались работы по осушению лугов у озера Каменец. Были выкопаны канавы для сбора и сброса грунтовых и ливневых вод в озеро. Существовала целая сеть мелиоративных каналов. Их можно увидеть и сейчас ранней весной или поздней осенью со стороны старой дороги, от Воронича. Заплыли они от времени, заросли кустами. Но весной так же наполняются водами, талыми и дождевыми, превращая несколько возвышенностей вблизи озера в небольшие острова. Таких возвышенностей с восточной стороны от озера насчитывается четыре. Канавы имели свои названия. Помню, одну из них называли «ржавой», другую – «гнилухой».
Но большинству заново построенных домов не суждена была долгая жизнь. Многие из них погибли в огне пожарищ в апреле - июле 1944 года. Как упоминал ранее, на склоне правого высокого берега речки Луговка на участке от шоссейной дороги до полотна железной дороги весной 44 –го года немцы установили батареи дальнобойных гаубиц. Видимо, они своим огнем, по-немецки методично, сильно «надоедали» нашим войскам, которые были дислоцированы к этому времени за рекой Сороть и севернее, вдоль реки Великая. На «карте целей» позиции батарей гаубиц обведены кружком наравне с другими военными объектами лини немецкой обороны «Пантера». И артиллерия наша вела огонь по Кокорину. «Карта целей» была обнаружена в самолете Ил-2, упавшем в болото в районе деревни Ашитково Его разыскали и вытащили на поверхность много лет спустя после войны. Планшетка с картой оказались в хорошем состоянии. Вот она, копия фрагмента этой карты.
Это копия фрагмента «карты целей с 06.04 44г по 08.04.44г.»
Кружками обведены цели для бомбометания.
В этот период жители деревень, находившихся во фронтовой зоне, в том числе и кокоринцы, были выселены немцами на запад, в сторону Латвии. А когда в июле вернулись в места постоянного проживания, то увидели вместо изб печные трубы да остывшие головешки. Все, что осталось от их жилищ. Явных свидетелей пожаров из местного населения не было, но рядом с домами зияли воронки от снарядов и мин. За нашим домом было поле гектаров десять площадью. Его раньше называли «Бахарихой». Несколько странное, но ставшее привычным название. «Бахариха» простиралась до самой железной дороги. Поле пахалось. И чуть ли не при каждой вспашке в шестидесятые годы и раньше из земли выпахивались то минометные мины разных калибров, то снаряды. Большинство боеприпасов были разрушены взрывами, но попадались и целые, не разорвавшиеся. Однажды, после очередной вспашки, мы, мальчишки, заметили необычный предмет, торчащий из земли рядом с бороздой. Потащили за выступавшую из грунта часть, стабилизатор, и вытащили авиабомбу. Она показалась нам тогда большой. Полагаю, она была килограммов сто или около того. Поднять ее мы не смогли, просто перекатывали с места на место. Планировали затащить ее на камни-валуны и на разведенном костре выплавить из нее тол, взрывчатку. Для каких целей она нам понадобилась – не помню. Но планы такие были. К нашему счастью, кто-то из взрослых увидел нашу находку и вскоре она исчезла. И больше мы ее не видели. Напротив нашего дома, через дорогу и рядом с ней еще много лет хорошо видны были две воронки. Возможно, сохранились они и до наших дней, но сейчас их трудно отыскать среди густых зарослей ольхи и ракиты. Некогда осушенных цветущих лугов уже нет. Но это другая история. А «железо военное» можно было увидеть практически во дворе любого дома много лет спустя после окончания войны. Пожары и взрывы уничтожили почти всю нехитрую крестьянскую утварь. Вот и научились приспосабливать для своих хозяйственных нужд разные армейские болванки. Это могли быть и немецкие гранаты с длинными деревянными ручками, которые использовались вместо «толкушек», корпуса противотанковых мин – хорошие поилки для кур и другой живности, гильзы от снарядов крупного калибра, немецкие. Наверное, их из колхозного сада принесли, где были позиции немецких пушкарей. У себя во дворе нашел две крышки от люков немецких бронемашин. Тоже полезные в хозяйстве вещи.
А за околицей Воронича, севернее капониров артиллерийских, немцы установили противотанковые мины, тем самым отрезав подступы танкам к деревне со стороны реки Сороть. Танки наши и не собирались здесь проезжать, но мины стояли. Пока не пришли саперы. Уже наши. В 1944-м. Это поле оставило горький след и воспоминания у кокоринцев. И не только у них. В помощь профессиональным саперам были мобилизованы молодые парни и девушки – местная молодежь. Их потом, спустя десятки лет назовут «разминерами». Задача «разминеров» заключалась в следующем: саперы находят и обезвреживают мины, а помощники из местных относят обезвреженные боеприпасы в определенное место и аккуратно складывают их. Что произошло в один из дней – так никто и не узнал. Только вся «куча» обезвреженных мин вместе со всеми, кто оказался в тот момент неподалеку от «кучи», взлетела на воздух. Возможно, был какой-то другой боеприпас, их повсюду валялось несметное количество. Кто-то «неискушенный» мог бросить этот необезвреженный боеприпас в общую кучу. Среди мобилизованных на уборку обезвреженных противотанковых мин была и моя двоюродная тетя, Александра Васильевна. По иронии судьбы, мобилизовал ее и сестер не кто иной, как их же отец: мой двоюродный дед Василий. Она в 2015-м году рассказала мне, что среди молодежи находился и двоюродный брат Коля. Мины были тяжелые, поэтому переносили их, прицепив к мине веревку, которую перекидывали через плечо. Мин было много, их складировали почему-то на правом берегу Луговки, недалеко от полотна железной дороги. От Воронича довольно приличное расстояние. Вскоре из мин образовалась куча, как вспоминает тетя, «величиной с дом». То есть, достаточно большая. Женщины аккуратно укладывали боеприпасы в штабели, а парни порой бросали «железяки» как попало. Но не это послужило причиной взрыва. В очередной раз Александра Васильевна уложила принесенную мину и направилась за следующей Только отошла от кучи на несколько десятков метров, как встретилась с двоюродным братом Толей. Тот направлялся к куче мин со своей поклажей. Что произошло дальше, никто не знает. Тетю взрывной волной отбросило вперед, в сторону Воронича. Заложило уши. Взрыв был настолько сильный, что его слышали за десятки километров. Когда пришла в себя и оглянулась, то увидела оседающий столб земли и пыли. В этом столбе бесследно исчезли пятеро молодых людей. Среди них оказался и мой дядя, сын сестры деда Николая Агрипины, или, попросту, бабы Груни. Воронка на месте взрыва была огромной по размерам и долго не зарастала травой и не заплывала по весне и осенью. Дочь другого моего деда двоюродного, Федора, в это время с матерью заготавливали дрова в Новинах, за железнодорожным полотном. Когда эхо взрыва затихло и поднятая на десятки метров вверх земля осела, они бросились к тому месту и увидели в речке плавающие фрагменты тел. В том месте вода от крови казалась красной. Сколько лет прошло, а Тамара, так зовут эту мою тетю, как сейчас помнит эту жуткую картину. Впоследствии ходили слухи, что в тот трагический день, со слов уцелевших в той страшной трагедии, молодежь мягко говоря, вела себя несерьезно, дурачилась, слышался смех и шутки. Впрочем, в этом ничего плохого не было. Саперы –профессионалы должны были добросовестно выполнять свою работу. И обеспечивать безопасность мобилизованных в помощь им колхозников. Там случайных людей не было. Вообще об этой истории взрослые рассказывали неохотно. Не любили вспоминать. Не любили говорить и о войне. Возможно потому, что боль потерь, боль от пережитого, от увиденного, от страха потерять и от страха умереть в любую минуту, долгое время не покидала людей, прошедших сквозь войну. И не однажды.
А мне этот пологий, плавно поднимающийся склон правого берега речки Луговка запомнился большим садом. Колхозным садом. Только не цветущим, а с разными яблоками, сливами, грушами и вишнями. И хотя он охранялся в годы моего детства, мы, мальчишки, отлично знали, где что растет. Конечно, осенние сорта нас не интересовали. Знаете, какие яблоки самые вкусные? - конечно, самые первые яблоки! Еще недозрелые, но уже такие привлекательные ижеланные. Кстати сказать, по воспоминаниям ветеранов-кокоринцев, в годы оккупации моему деду вменена была обязанность охранять этот сад. От кого и зачем – не известно. Вполне возможно, что должность эту «удружил» по-родственному муж Агрипины, староста Трофимов. Тем самым оградил деда Николая от другой работы на оккупантов. А еще в саду, ближе к дороге, были парники и рассадники. А ниже моста через шоссейку, по другую сторону дороги, выращивали морковь, капусту, турнепс, огурцы. Это были колхозные огороды. Парники закрывались остекленными рамами. И все эти заботы лежали на местных колхозницах и колхозниках. Колхоз был хозяйством многоплановым, по всем пунктам надо было выполнять задания и люди старались. Урожаи всегда были отменные. А на высоких откосах железнодорожной насыпи, за садом, росла в изобилии земляника. Лесная и полевая.
Война ушла на Запад и оставила после себя пепелища и разруху. Как известно, не на всей территории района была такая картина. Если деревень в Зарецком и Печанском сельских Советах практически не осталось к середине июля 1944 года, и часть населенных пунктов нашего, Михайловского тогда сельсовета постигла такая же участь, то Полянский, Исский, Захинский, Велейский, Федковский и другие сельские Советы пострадали значительно меньше. Зарецкий, Васильевский и Михайловский сельсоветы находились в полосе главного удара начиная с весны 44-го года. У деревень, как и у людей, у каждой своя судьба… Мама вспоминала, что когда они с выселок (из Латвии) возвращались в родные места, на подходе к Кокорину со стороны Селихнова по обе стороны шоссейной дороги в канавах и просто так, на земле, валялись разлагающиеся трупы фашистов. И самое первое, что было сделано вернувшимися жителями, - похоронили убитых. Закапывали в землю там же, где находили. Понятно, никаких надгробий не ставилось: засыпали грунтом то, что осталось от незванных гостей, вместе с оружием и амуницией, и разровняли землю. И вот, спустя десятки лет, в 2000 году, на наших глазах произошел такой случай: мы убирали картошку на маленьком участке земли за деревней. Нам помогал конюх дорожного участка Василий Александрович Петров из Холодника. Их участок находился в сотне метров от нашего в полосе дорожного отвода (на «лезерте»). Работникам дорожных организаций разрешалось пользоваться участками в этой полосе. В новом веке у дорожников появилось одно существенное преимущество: им можно было периодически менять участки, переходить на свежие земли. Вот и тогда, в 2000-м, Василий Александрович решил перепахать новый участок для будущего года. Теперь представьте такую картину: этот «гренадер» 60-ти лет от роду, а ростом он был около двух метров, бежит в нашу сторону и тарахтит…тра-та-та-та-та-та… Совсем как мальчишка! А в руках у него «шмайсер» немецкий. Ржавый, конечно. Сохранился с 44-го года. Значит, через 56 лет плуг выпахал останки закопанного в том далеком июле фашиста. Это был не единственный случай напоминания войны о себе в окрестностях Кокорина. До 2013 года мало кто что-то слышал или знал о событиях, которые развернулись вблизи Кокорина на берегах реки Великая и на подступах к станции Тригорская с приходом в эти места войны. Очевидно потому, что в начале июля 41-го года большинство населения находилось в эвакуации, прятались от обстрелов и бомбежек в соседних деревнях у знакомых и родственников. Выжить, вот что, по словам переживших те страшные месяцы и годы людей, руководило тогда их действиями. А в районе селихновского моста происходили не шуточные бои за переправу. И продолжались они почти без перерывов в течение девяти дней и ночей! Для сравнения: Остров продержался только двое суток, Псков немцы заняли в первый же день. Понимаю, что проводить параллель между этими населенными пунктами и их военной судьбой будет не корректно, и все же… Только не было свидетелей из местного населения, что бы потом рассказать о таранах воздушных над полем боя и дорожной трассой, за которые вскоре, 8 июля 41 же года, троим летчикам были присвоены звания Героев Советского Союза; о многочисленных атаках и контратаках по обоим берегам Великой; о десятках и сотнях павших на прибрежных речных и озерных лугах, на Лысой горе и у деревни Забоево, в окопах вдоль железнодорожного полотна на Меховской горе, на южной окраине Пушкинских Гор и других местах… Из Зарецкого слышали звуки боев в стороне Селихнова, но в те жуткие дни никто бы не отважился из любопытства хотя бы приблизиться к реке. Об этом вспоминает проживавшая в деревне Поповня Татьяна Максимовна Дементьева. Ей в 41-м 18 лет исполнилось. Не было поблизости местного населения, поэтому каждая послевоенная «находка» останков наших или фашистских солдат была неожиданностью.
И вот, вернулись с выселок, а дома все разорено, сожжено. Ямы, в которых прятали кое-какую одежду и прочее добро, разрыты, содержимое бесследно исчезло. Это к вопросу о мародерах. То, что оставалось в домах, тоже унесено или сгорело дотла. Рядом с тлеющими головешками воронка от снаряда крупного калибра или авиабомбы. Едва ли от немецкой. Не стреляли немцы по своим. Надо было думать о какой-то крыше над головой. Копали землянки. Место, где стоял дом моих предков, изобилует близкими к поверхности грунтовыми водами, поэтому землянки были не глубокими, только назывались землянками. В таких зимовать не будешь. Маму с родителями и мою прабабушку Маришу приютила тетя Надя, о которой уже упоминалось. У нее жили около двух лет. Погорельцам со временем предоставили возвратную ссуду на строительство и разрешили использовать немецкие блиндажи в качестве материала для построек. Из Михайловского и из-за озера Каменец бревна доставлялись в деревню. Переправляли по воде, перетаскивали. В качестве тягла использовались и коровы, которых тоже было мало в те годы. Но главное, доставалось самим людям. Лошади были на вес золота, их не много было в деревне. Фронт забирал для своих нужд и скот, и лошадей. Люди помогали друг другу: вместе все же легче и, может быть, чуточку веселее было налаживать быт и строить жилье. К 1947 году на месте воронки появился небольшой домик. Фундамент не из чего было сделать, сруб поставили на «углах» - четыре камня по углам. Да так и стоит он на этих камнях и по сей день. А тогда испытали огромную радость оттого, что появилась собственная «крыша» над головой. И дом стоит у дороги, стоит и напоминает мне о счастливых годах детства, о родителях, самых близких мне людях, да о кокоринцах, милых и добрых, простых и бесхитростных, отзывчивых, строгих и справедливых. И кажется мне, что таких людей никогда уже на этом свете не будет…
Между шоссейной дорогой и озером Каменец раскинулись заливные луга. Перед войной их осушили и стали заготавливать на них прекрасное сено для колхозного скота.
Такими были перед самой войной мой дед Николай Герасимович Герасимов и бабушка Мария Георгиевны Герасимова (Георгиева).
Помню, как косились эти луга. Сначала конскими косилками, парой лошадей в упряжке. Дед Федя, Федор Александрович, самый известный в округе плясун, с дедом Василием целыми днями курсировали на своей «технике» по лугам. Далеко разносилось стрекотание косилок. Нас близко не подпускали к ним во избежание неприятностей. Косилка – не игрушка! В начале шестидесятых появились небольшие тракторы на пневмошинах, «колесники», которые и заменили лошадей. Косилки стали навесными. А «конные» перебрались на неудобицы, куда тракторам было не проехать. Сгребали сено тоже конными граблями – «грабилками». Ими управляли, в основном, школьники старших классов, дети и внуки колхозников: Сергей Баранов, Саша Сергеев, Сергей Филиппов... Вот с ними кататься на этих «грабилках» мне доводилось. В детстве привлекало все, чем занимались взрослые. Помощи и толку от нас, понятно, было мало. А вот потрястись на жестком металлическом сидении «грабилки», да покувыркаться в валах свежего сена доставляло нам неописуемое удовольствие! Десятки стогов вырастали в разгаре лета по берегам озера. Сотни тонн пахучего сена заготавливали на этих лугах. А застогуют сено – и поступает разрешение выгонять на луга для выпаса домашний скот кокоринцев и каменцев. Стадо небольшое: всего 18 – 20 «голов». С этим стадом, с нашей помощью, легко управлялась, не смотря на свои «семьдесят с хвостиком», прабабушка Мария. Мы – это моя старшая сестра Люся и я.
Будучи студентом, приезжал на каникулы домой и, как правило, заходил к приятелю детских лет Мише Федорову. Его бабушка, баба Куша, однажды услышав песню в исполнении Лидии Руслановой, сказала: «А ведь она была у нас с генералом своим». Естественно, слова эти интриговали. «Да,- говорила баба Куша, - проезжал по дороге генерал с певицей этой. Много войска через деревню шло тогда. А домов-то в деревне почти не осталось (44-й год шел, июль). Тут только наши два дома стояли целыми. К нам и завернули. Красивая была, чаю попросила. Посидели, попили ихнего и дальше поехали». Примерно так. Генерал представил хозяевам гостью. Пластинки граммофонные с записями песен в исполнении Руслановой и до войны на граммофоне слушали, а саму-то певицу никогда не видели. Душевные песни были, и пела она их превосходно. К слову, немало историй связано с ее голосом. В Сибири целые легенды слышал о пребывании ее в ГУЛАГе. Как известно, она была осуждена по 58-й статье. Это встреча с Руслановой, о которой рассказала баба Куша, случилась вскоре после освобождения района от оккупантов, в середине июля 1944-го. Тогда по дороге через деревню многие военноначальники проезжали. В том числе и командующий фронтом генерал армии Еременко. Потому что эта дорога вела на запад.
Подрастая, мы «расширяли» свою географию. Все дальше и дальше отъезжали на велосипедах от дома, от деревни. В летние каникулы часто ездили на реку Сороть к дериглазовскому мосту. Он был деревянный, к деревянным сваям крепились балки ажурной конструкции. В сопромате такую систему связей называют стержневой. Подъезжали и к взорванному нашими саперами при отступлении железнодорожному мосту. Запомнились неубранные искореженные фермы из металла. Они торчали из воды, холодные, черные, забытые всеми. Турбазовские лодки осторожно огибали их, стараясь не задеть бортами. Лодки были фанерные. Но я расскажу другую историю, о другой поездке. Недалеко от Кокорина, на Мехове, находилась автошкола ДОСААФ. Она была одна для несколько районов и «иногородние» курсанты этой школы жили, как правило, по частным домам поблизости к школе. Общежития своего школа не имела. Вдов и одиноких старушек было немало и они с радостью, за символическую плату, предоставляли квартирантам «угол». Селились курсанты и у нашей соседки, тети Насти. Жила она одна, дом у нее был с приделом, немаленький, и почти постоянно в течение всего года проживали в нем 4 – 6 молодых парней-допризывников. Вечерами, в теплое время, они выходили поиграть в мяч да пофлиртовать с местными девчонками. Однажды очередные допризывники, курсанты автошколы, рассказали нам, мальчишкам, что за рекой Великой на самом ее берегу они нашли целые пачки патронов. Без следов ржавчины на пулях и гильзах. Несколько штук подарили нам, в качестве подтверждения сказанному, что ли. У них были уроки вождения по пересеченной местности и машины по полевой дороге выехали на левый берег Великой, к гравийному карьеру. В этом месте в марте 1944 года планировался прорыв немецкой «Пантеры». Тогда мы еще ничего ни про «Пантеру», ни про многое другого из истории войны не знали. Нас просто заинтересовали патроны, красивые, блестящие. Мы поверили в рассказ курсантов и вот как-то раз с моим приятелем Николаем, старшим братом упомянутого выше Миши Федорова, решили на велосипедах прокатиться туда, где «патроны валяются всюду в большом количестве». Курсанты нарисовали примерный маршрут движения и заверили, что это не так уж и далеко и на велосипедах мы быстро доберемся до цели. На схеме эта «цель» носила непривычное название «Кузовиха». Именно там, за «Кузовихой», в карьере на берегу Великой, и должны были увидеть россыпи патронов, а может быть и еще чего-нибудь. Был мальчишеский интерес и ничего другого, да и прокатиться хотелось. Решили ехать на одном велосипеде, крутить педали по очереди. Выезд запланировали сразу после обеда, что бы часам к шести вернуться домой и, таким образом, нашего отсутствия никто бы не заметил. Так и сделали. Взяли с собой саперную лопатку, какую-то сумку хозяйственную под «трофеи» и в один из летних дней пустились в путь. На всем земном шаре о наших планах знал только один человек: Колин брат Мишка. Он дал слово никому и ни при каких обстоятельствах ничего не рассказывать. На него можно было положиться. Погода стояла солнечная, мы находились в предвкушении интересной поездки и находок, поэтому дорога туда не протянулась. Даже то, что слегка заблудились и не на том перекрестке повернули, нас не смутило и не расстроило. Нашли в конце концов этот карьер на берегу реки. К нему вела наезженная дорога, он был действующим. Но никаких россыпей патронов там не увидели. Возможно, так и уехали бы ни с чем, но тут нас заметили местные мальчишки. Они-то и показали, где надо копать. Ориентировочно, разумеется. Патроны действительно были в земле. В обоймах и россыпью. Наши патроны, к винтовкам Мосина и автоматные к ППШ. Сколько «накопали» –много. Десятки обойм. И россыпью. Трофеи загрузили в сумку, она сразу потяжелела. Поиграли с мальчишками в ножички (была такая популярная в те годы игра) и отправились в обратный путь. Часов, понятно, у нас не было. Но мы чувствовали, что надо спешить. Дорога домой казалась гораздо длиннее, чем из дома, и ноги уставали постоянно давить на педали. К тому же много встретилось подъемов, горок разных, и покрытие дороги гравийное. Колеса порой увязали в пересохшем рассыпчатом гравии. И есть хотелось… В общем, подъехали мы к Кокорину под закат солнца. Родители были, мягко говоря, встревожены, особенно после того, как узнали от Мишки, куда и зачем поехали. Мишка сам не на шутку испугался нашего длительного отсутствия и после родительских уговоров все рассказал им про нас. Конечно, встреча была «горячей». Но все обошлось. Строгие выговоры да несколько суток домашнего ареста – без права выхода на улицу за исключением исполнения обязанностей по дому - таким было наказание. Беспокойство родителей не было случайным. В те годы нередко случались подрывы людей на «сюрпризах войны», на минах и снарядах. Погибали и дети, мальчишки. Подрывались трактора на пахоте. Немало было любителей глушить рыбу толом, выплавленным из боеприпасов. Те же патроны не были такими уж безопасными - встречались среди них с разрывными пулями. И калечило людей и убивало. В основном, по глупости. Так что выслушали мы много интересного от «предков». Больше мне там быть не доводилось да и не тянуло туда. В начале нового, 21-го, века попытался проехать от Чертовой горы к реке Великая на своем «Москвиче». Дороги, как таковой, практически не сохранилось. Как и самой деревни. В те места сейчас редко кто ездит. Охотники да рыбаки разве что. На пути встретились частые завалы из упавших деревьев, ямы, заполненные водой и грязью. Деревень там нет. Помучился-помучился, разгребая завалы, да и поехал в обратном направлении. Чего невозможно было не заметить, так это бесконечные воронки по обеим сторонам теперь уже лесной дороги. Есть такое выражение: воронка на воронке. Словно гигантская оспа поразила землю на площади десятков квадратных километров.
Сюда, в Кузовиху, лежал наш путь. Здесь, у этой деревни – некогда сельца - был захвачен плацдарм в марте 1944 года. Наступление велось от Конохнова и Михак. Реку форсировали по весеннему льду. Еще сохранялся лед. Такой был приказ. Карта довоенная. Хорошо видна ж. д.
(Есть проект: форсировать реку в том месте, о котором рассказывал Бушуев А. И., напротив деревни Нифаки или, как называлась она на картах времен той войны «Михаки». На лодке, разумеется. На другом берегу и будет Кузовиха. Бывшая Кузовиха. Когда-то «сельце Кузовиха», дворянская усадьба. Нет ее больше. Но это будет совсем иная цель, чем в начале 60-х годов).
Однажды, в один из Дней Советской армии, в середине 60-х годов (тогда этот праздник не был объявлен выходным днем), мой учитель музыки Александр Иванович Бушуев рассказал нам с Виктором Григорьевичем Никифоровым (будущим писателем-краеведом, научным сотрудником Пушкинского Заповедника, а тогда учителем в детской музыкальной школе), что он восемнадцатилетним необстрелянным бойцом-пехотинцем в составе штурмовой группы участвовал в форсировании реки у деревни Кузовиха. В конце марта 1944 года. Переправились под огнем противника на другой берег, закрепились у деревни. Говорил, что было очень страшно. Фашисты стреляли непрерывно. В кромешный ад превратились земля и небо. Все вокруг гремело и сверкало. В воздух взлетали водяные фонтаны вперемешку с кусками льда и тут же обрушивались на людей. Дым от разрывов бомб, снарядов и мин застилал глаза, в перерывах между взрывами, а то и заглушая взрывы, ото всюду слышались крики и стоны раненых и покалеченных людей… Им противостоял латышский корпус СС фашистской армии, который отличался особой жестокостью. Наших бойцов обстреливали из всех видов оружия, какие были в распоряжении корпуса. В воздухе работала авиация немцев. Страх был понятен и казался непреодолимым. В тот день Александра Ивановича ранило в голову. Пуля ударила в глаз. Только чудом он остался жив, но потерял на этом плацдарме левый глаз. Навсегда. Война для него закончилась в первом и последнем бою в двух десятках километров от родного дома. На память осталась награда – орден Красной Звезды.
Так состоялось мое первое знакомство с историей войны в Пушкиногорском районе. Позднее были Арапово с колодцем-братской могилой двадцати, а по некоторым сведениям сорока наших бойцов-разведчиков, как краснодонцев, сброшенных в зияющую черную пасть глубокого деревенского колодца. Тогда мы своим классом установили на его месте бетонную пирамидку. Было это в 1968 году. А в 1963-м были случайно обнаружены останки наших бойцов вблизи железнодорожного переезда на Меховее… Потом рассказы очевидцев про страшный бой за Соротью под Пентяшами в июле 41-го… Сейчас открылись многие архивы, в Интернете появились оцифрованные материалы и армейские документы, в том числе рассекреченные. Можно, не выходя из дома, представить более-менее полную картину далеких событий. А мы, дети нашего поколения, получали уроки истории от реальных участников той войны…
Дом, а точнее домик, который построили на месте сгоревшего в огне войны, разобрав немецкий блиндаж, получился значительно меньше довоенного. Сказались недостаточность средств и возможностей. И сил. И времени. Из пятерых членов семьи двое были престарелыми людьми. Бабушка и дед Николай имели инвалидности по заболеваниям. Так получалось, что самой трудоспособной в семье была мама. Мама работала в школах района, преподавала русский язык, литературу и немецкий. Такое было время. Дед был почтовым работником, пока не заболел и слег. Сказалась и война и предвоенные переезды – перестройки. Мама рассказывала, как радовался уже больной дед, глядя на вставленные в окна рамы. Говорил, что теперь он спокоен за семью – к зиме будет крыша. Увы, самому ему недолго довелось пожить под этой крышей. В 49-м году его не стало. Мама осталась единственной кормилицей в своей немногочисленной осиротевшей семье. В доме не было в достаточном количестве элементарных вещей: посуды, различной утвари, не говоря уже об одежде и обуви. Дед Николай, прежде чем стать почтовым работником, получил навыки сапожника, в Петрограде еще. Говорили, что он был хорошим сапожником. И починить умел обувь, и новые сапоги и ботинки шил, «тачал», как говори ли. Видел я его работы, творение умелых дедовых рук. Чувствовалось только, что выбора в материале у мастера особого не было. Шил из того, что было. Кроме сапожного мастерства, дед умел постричь. Многие мальчишки пользовались его парикмахерскими услугами. Причем стриг детей всегда бесплатно. У него было множество племянников и племянниц, он ко всем относился доброжелательно, по – отцовски. Мечтал о внуках… Когда я подрастал, при мне часто вспоминали деда Николая и желали, что бы я был похож на него не только внешне. Такую он оставил по себе память у кокоринцев.
За крайними домами братьев Ивановых: Михаила Ивановича, Петра Ивановича и Ивана Ивановича, за небольшим овражком находился пустырь, который так и называли: пустырек. По-видимому потому, что на нем ничего не росло. Ровная площадка привлекла наша внимание и в середине 60-х по образу школьной спортивной площадки устроили свою, как бы уличную, деревенскую. Разметили секторы для прыжков в высоту и длину, беговую дорожку 60 метров, для городков место нашлось. Взрослые с пониманием относились к нашим фантазиям и даже помогали материалами и советами. Не постоянно, но часто, в теплое время года – с весны до осени – собирались мы на этом пустырьке и проводили свои соревнования. Чаще просто тренировались. А с краю пустырька, у самого овражка с безымянным ручьем зияла больших размеров воронка, еще с 1941-го года, когда немцы бомбили станцию Тригорская и железную дорогу. Немцы были хорошими бомбометателями и редко «мазали», поэтому происхождение воронки на этом месте не понятно. Железная дорога в сотне метров, промахнуться трудно. Воронка была достаточно глубокой и использовалась нами в играх в войну. Позднее ее приспособили для размещения бытового мусора и со временем засыпали этими отходами. Дома братьев Ивановых, как уже говорил, не пострадали во время боевых действий и уцелели. Это самые старые дома в деревне, им скоро «стукнет» по сто лет! Дома сохранились, но тоже получили немало ранений от осколков и пуль. Как-то перестраивали хозяйственную постройку у Петра Ивановича. Старый материал распилили на дрова. И вот однажды вечером, когда на плите в чугунке варилась картошка, в топке взорвалась разрывная пуля. По-видимому, от крупнокалиберного пулемета. Возможно, от авиационного. (Немцы любили поупражняться в стрельбе по целям с воздуха). Она до поры до времени притаилась в одном из бревен, из которых был сложен сарай или хлев. И вот настал ее час. В итоге настил на плите был разрушен, а чугунный горшок с картошкой сбросило с плиты на пол. От сильного удара он раскололся. Ждали продолжения, но больше взрывов не было. Все, кто находился в этот вечер дома, пережили нешуточный стресс. Особенно расстроена была баба Куша: ей жаль было горшка.
На пустырьке, ближе к Холоднику, по берегу безымянного ручья, в начале лета расцветали на тонких почти прозрачных длинных стебельках нежно-розовые с едва уловимым удивительным запахом цветы, чем-то напоминавшие дикие гвоздички. Они росли настолько близко друг к другу, что издали напоминали цветной ковер. Это придавало пустырьку приятную свежесть. Наши девчонки плели из них красивые венки. А по другую сторону дороги, напротив пустырька, ребята устроили футбольное поле. Кажется, в начале лета 1964 года в деревне у нашей соседки тети Насти появились новые дачники из Ленинграда: бабушка с внуком. В том году они впервые приехали в нашу деревню. Внука звали Леша. Был он ровесником моей сестры и приятеля Кольки. Леша привез с собой аккордеон и…настоящий футбольный мяч! Мы в футбол играли, конечно, но как придется, не соблюдая правил игры. Команды настоящей не было. А этот Леша, оказалось, занимался в спортивной школе олимпийского резерва в Ленинграде, в секции футбола. И уже виртуозно, на зависть нам, владел мячом: мог долго держать мяч в воздухе, работая и ногами, и локтями, и головой. Конечно, он с первого дня знакомства покорил нас. Под его руководством началась реконструкция футбольного поля по всем канонам и правилам футбольным. Леша о футболе знал все! И, конечно же, размеры поля до сантиметра. Нам оставалось только исполнять его указания. Вскоре поле было готово, мелом выделили все линии, мелом нарисовали круг в центре. (Мел, с молчаливого согласия сторожа Вити Тумана, таскали со склада на территории колхозного двора). Все кочки и неровности удалили, и поле действительно стало очень похоже на футбольное. С обоих концов его словно «выросли» новенькие жердевые ворота. Можно было начинать тренировки. А годом раньше, на лужайке напротив нашего дома, на пожне, с помощью взрослых была сооружена волейбольная площадка.
Александра Васильевна Герасимова
На средства, собранные с родителей учеников по инициативе учительницы Александры Васильевны Ивановой (моей двоюродной тетки), приобрели настоящую волейбольную сетку и мяч. И по вечерам до самой темноты «резались» не только школьники и молодежь деревенская, но и некоторые родители, забыв про усталость дневную, словно молодые бегали по площадке и отбивали мяч. Любили поиграть с нами в волейбол мой отец и папа Коли и Миши – Алексей Федорович. Азарт тех вечеров запомнился на всю жизнь. А тут – футбол! В том году летом в Англии проходил чемпионат мира по футболу на «Золотую Богиню». Сегодня многие и не слышали об этом историческом турнире и о самом кубке в виде изображения древнегреческой Богини. Самый престижный кубок был. Только похищали его раза три, если память не изменяет. Он переходил от победителя к победителю раз в 4 года. Понятно, что во время чемпионата все разговоры были только о футболе. Знали на память игроков всех команд – участниц этого мирового чемпионата. О своих и говорить не приходилось. Валерия Рейнгольда, Хусаинова Глизьяма, Игоря Численко, Стрельцова Эдуарда, Банишевского, Льва Яшина да и других – кто не знал? Все они в те годы были мировыми звездами без всякой «раскрутки» и пиара. «За ту же зарплату», как пел Высоцкий. Было подражание футбольным кумирам, безусловно, и у нас, мальчишек. Кумиры есть кумиры. Леша трижды приезжал к нам на дачу летом и во все эти годы в летние каникулы мы гоняли мяч и даже несколько раз выигрывали у других команд. Про «Кожаный мяч » сейчас тоже мало кто знает и помнит. Вот и мы участвовали в этих играх. Улица на улицу, двор на двор. Третьим летом мне не повезло: в начале июня сломал ногу, спрыгнув с дерева, на котором в ветках запутался волейбольный мяч… С футболом было покончено…Надолго…
Конец лета, конец каникул наступал с грустью. Разъезжались по своим городам наши дачники: соседский внук Вова Семенов из Ленинграда (они жили на Черной речке и именно от него впервые услышал о той роковой для Пушкина и России дуэли… Еще до то, как пошел в школу…), другой Володя, Иванов, с улицы Мира на Петроградской, Сергей – тоже ленинградец. С Сергеем дружили несколько лет. Знаю, что после ЛИСИ он, свободно владеющий английским, уехал в Индию на какую-то стройку. Учил индусов строить. С Володьками впервые попробовали дым сигарет. Увы, опыт оказался печальным, в общей сложности курил почти сорок лет, что способствовало развитию заболевания сосудов… С Лешей, футболистом и музыкантом, тоже нелегко было расставаться. Все же мальчишеская дружба – не пустое слово. Думаю, случись встретиться сейчас - о многом вспомнили бы и многих. Дачники вносили в нашу и без того бурную жизнь свежую струю и это придавало особый колорит нашим отношениям, встречам и расставаниям. С кем-то встретиться так и не удалось во взрослой жизни….
Бабушка моя Маша, мамина мама, была родом из Стешутина. Теперь это Островский район. Недалеко от Врева и Воронцова. Ее родители были крепостными баронов Вревских из Голубова или Александровского. А Вревские, как известно, состояли в родстве с тригорскими господами. «Треугольник» замкнулся на Михайловском, куда бабушка и ее сестра Даша еще небольшими девочками были отданы в качестве прислуги Михайловским господам. Здесь в дальнейшем она окончила три класса церковно-приходской школы (возможно, в Дериглазове), научилась шитью и прочему разному рукоделию у Михайловских господ, а в 16 лет была сосватана за моего будущего деда Николая из деревни Кокорино. Дату венчания не знаю, увы… Не называлась она при жизни бабушки… Помню, что как-то бабушка проговорилась, что вышла замуж в 16 лет. Значит, еще до революции. Архивы Воскресенской церкви за те годы или погибли, или пока не обнаружены. По ним можно было бы установить точную дату венчания. Бабушка неоднократно навещала своих родных в Стешутине. Тогда преодолеть пешком расстояние в 15 – 20 километров не составляло большого труда. И дорога прямая: иди по «железке» и никуда не сворачивай. Стешутино, по рассказам бабушки, чем-то напоминало Кокорино. Оно стояло на невысоком пригорке, пригорок огибала речушка Боровня. По рассказам бабушки Стещутино представлялось мне каким-то необычным селением и я с детства мечтал побывать там. Но только в 2011 году сбылась моя мечта. Это произошло в день рождения бабушки – 4 августа. Сел в автомобиль и поехал. По карте дорог определил маршрут и часа через два подъезжал к конечному пункту поездки. Однако, карты сейчас устаревают довольно быстро. Деревни этой на местности уже не было. Увидел только упавшую на землю крышу то ли бани, то ли сарая… И никаких признаков жизни не обнаружил. Если не считать змей. Они, по словам бабушки и мамы, и раньше там водились, но в таком количестве на сравнительно небольшой площади я никогда не встречал и, дай мне Бог, не повстречаю. Только слово, данное бабушке в день рождения у ее могилы, придавало мне силы двигаться вперед, считая по пути гадюк и сбиваясь со счета. Ну да что говорить, не в количестве дело… Заодно побывал и на городище Врев. Поклонился разграбленному склепу – усыпальнице баронов Вревских. Прах только 11-ти генералов различных рангов хранила в себе эта усыпальница! Генералов Российской Империи. Старожил деревни Врев, 84-летняя Евгения Александровна, бывшая учительница, поведала мне, что на месте захоронения, мемориального по сути, раньше в годы ее молодости проходили митинги под красными знаменами… Это было уже после проявления вспышки вандализма под лозунгом борьбы с «опиумом для народа». Склеп и гробницы подверглись варварскому разрушены и были разграблены. В течение двух веков исполняли Вревские государственную и воинскую службу на благо России – и вот такой финал…Поразительный контраст тех лет: практически в одно и то же время разрушителям всего святого строились мавзолеи, увековечивалась память, а созидателей изгоняли даже из могил…
В конце второго десятилетия ХХ века бабушка вышла замуж в Кокорино, а сестра ее, Даша, в Савкино. В Кокорине родилась моя мама. Она была не единственным ребенком в семье Герасимовых, но в живых осталась только она. Мама родилась 20 августа 1920 года и прожила почти 83 года. Сейчас все они – мои родные по линии мамы - покоятся на старинном Воскресенском кладбище в д. Воронич. На месте церкви, на ее фундаменте, приютилась небольшая часовенка. Еще совсем недавно при входе на кладбище прохожего встречала надпись, сделанная на мраморной плите ленинградским художником:
… Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое.
Несмотря на то, что на этом погосте покоится прах предков Пушкина, плиту сочли неуместной и сняли.
… Явился я белому свету в эпоху керосиновых ламп. Кто сейчас вспомнит и расскажет, что такое фонарь «летучая мышь»? Многие десятилетия он был привычным и незаменимым элементом сельского уклада жизни. Единственным надежным в ту пору источником света в темное время суток, особенно осенью, зимой и весной. Конструкция его такова, что даже при сильном ветре пламя в нем не гаснет. Не страшен ему и дождь. Одно слабое место все же было: стекло. Конечно, оно защищалось проволочной сеткой, но все же периодически приходилось его менять. И, тем не менее, альтернативы этой «летучей мыши» долгое время не было. А лампы? Настольные, потолочные, настенные… Одно-, двух- и трехлинейные. С абажурами и без…Керосиновые… Но вот к концу 50-х годов в деревне появилась незнакомая загадочная техника: бурильные установки, бухты и барабаны со стальными проводами, лесовозы и проч. Вдоль деревни, как поется в известной песне, «от избы до избы зашагали деревянные столбы». Между столбами потянулись провода, в избах подвесили лампочки под потолком на смену лампам керосиновым, установили розетки и выключатели и в один из дней произошло почти чудо: под потолками в каждом доме, в каждой избушке вспыхнули ослепительным светом маленькие солнца! «Лампочки Ильича», как называла их моя бабушка. Где она могла слышать это выражение – не берусь угадывать. Когда-то и они были молодыми и посещали различные мероприятия типа лекций. Вскоре мы уже не представляли свою жизнь без электричества. Пусть не было еще в изобилии электроприборов, утюг был один на деревню, радиолы (тоже почти анахронизм сегодня) в клубах, да и то не во всех звучали, все понимали, чувствовали, что за электричеством – будущее. Хотя и относились к нему с опаской. Кое-кто уже испытал на себе действие незримых электронов. В колхозе появилась новая специальность: электромонтер. Фермы и другие сельскохозяйственные объекты в первую очередь подлежали электрификации.
Сравнимым с приходом электричества в деревню по яркости и насыщенности детских воспоминаний будет, пожалуй, реконструкция шоссейной дороги Новгородка – Новоржев. Выглядело это примерно так: однажды весной, как только сошел снег, появились много машин, очень много, груженых мелкими камушками – щебенкой. Не самосвалов, хорошо помню. Щебенку с этих машин вручную выгружали лопатами такое же множество женщин. Десятки разноцветных платков заполняли все видимое пространство вокруг подъезжающих почти непрерывно автомашин. Платки сновали, двигались, в такт их движениям мелькали руки в рабочих рукавицах с крепко зажатыми в них строительными лопатами. Машины разгружались, уезжали и вновь привозили этот нехитрый груз. Куча щебня росла не по дням, а по часам, превращаясь в курган, напоминавший египетские пирамиды. По вечерам, когда работы приостанавливались до утра, мы, мальчишки, с разбегу забегали на вершину этой пирамиды, бросали друг в друга мелкие дробленые камушки. Затем деревенскую тишину нарушило рычание мощных тракторов-бульдозеров. Они делали насыпь, наталкивая грунт с придорожной полосы на дорогу, поднимая ее, делая выше. При этом полотно дороги расширялось. Потом из кучи щебень «перекочевал» на поверхность дороги, его прикатали тяжелые катки, а другие машины, на этот раз самосвалы, привезли пахнущий чем-то незнакомым горячий, черный, как смола, асфальт. (Мы еще не слышали тогда об углеводородах и других ароматических соединениях). Повсюду слышались новые незнакомые прежде слова: гудрон, битум, грейдер, асфальт. Мы - мальчишки – целыми днями наблюдали за происходящим на дороге, видели все, что делалось вокруг нее, просили прокатить на катках (и нас катали незнакомые дяди), бегали по горячему гладкому асфальту босыми ногами. В то лето в деревне появилась новая дорога, гладкая, как стол, широкая и не пыльная. Как здорово было просто гулять по ней босыми ногами, а уж на «велике» мчаться – и не мечтали о таком удовольствии. Одновременно с реконструкцией дороги перестраивали и мост через Луговку. До этого момента он всегда был деревянным. Писали в семидесятые годы, что во время оккупации местные патриоты зачем-то взорвали его. Но потом самим же жителям Кокорина пришлось восстанавливать разрушенную переправу: надо было подвозить сено, дрова из-за речки. Да и немцы требовали восстановления моста. Каким был эффект от этой акции – не берусь судить. Упоминал его Витя – «Туман», когда спрашивали – чем он занимался при немцах: «в карты с немцами и полицаями играл под кокоринским мостом, пока не жжег ево кто-то…». Ну и присказку при этом не забывал пристегнуть. Присказки да еще припевки были его «коньком».
«Как воронецкий священник
Из мошенников мошенник.
Я пришел к нему на бал,
А он дьякона…».
Или вот еще:
«Я свою Наталию
Да обниму за талию.
А пониже – ни-ни-ни,
Господи, оборони!»
Он с детства был «сухоруким» на правую руку, поэтому призыву в армию и даже в партизаны не подлежал. С моей мамой одногодки были, с 20-го года. О «Тумане» подробнее расскажу немного дальше. Тогда, на рубеже 60-х годов, деревянный мост разобрали, вместо него уложили две полутораметровые трубы из отдельных колец одну рядом с другой, отлили из бетона оголовки, устроили откосы и забетонировали ложе реки с обеих сторон моста.
«Кокоринский мост» через речку Луговка образца 1959 года.
Так он выглядел весной 2015-го…
Мы, мальчишки, да и девчонки-ровесницы, быстро оценили новую конструкцию: бегали по трубам туда-сюда наперегонки, при этом ухитрялись не замочить ноги. По весне, в конце марта, по этим трубам, преодолевая течение воды, поднимаются из Каменского озера вверх по Луговке щуки на нерест. Эту картину можно наблюдать, сидя на бетонных оголовках. Щуки, влекомые природным инстинктом, ничего вокруг себя не замечают: вперед и только вперед! Вперед – это значит, вверх по течению, в теплые воды, на мелководье. А браконьерм только это и надо: вилку привязывали к палке и – снасть рыболовная готова! Дело за малым: не промахнуться.
С каждым днем ремонтно-строительные работы на дороге удалялись от нашей деревни. Гул машин и тракторов становился все тише и слабее. «Меховскую гору» - довольно затяжной склон – несколько сравняли, сделали более пологой. До этих работ подъем был круче и в зимнее время представлял для автомашин серьезную проблему: о «шиповках» даже не метали тогда. Теперь мы видели только проезжающие под окнами самосвалы и другую строительную технику. До Новоржева было еще далеко. А в деревню вернулась тишина.
Колхоз, в который изначально входило Кокорино, носил имя А. С. Пушкина. Как и кинотеатр, вновь построенный. Как школа средняя в Пушкинских Горах. Более того, немало жителей района носили фамилию Пушкины. Как это произошло? В тридцатых годах была введена паспортная система. При получении паспорта и при регистрации новорожденного разрешалось выбрать себе любую фамилию. Так, Валентин Ефимов из деревни Лешово стал Огневым (отец Валентина Петровича дал сыну такую необычную фамилию, так объясняет появление в Лешове человека с фамилией Огнев сам Валентин). Паспорт выдавался на пять лет. В 41-м и в 44-м году в пожарах и во время выселок у многих жителей оказались утраченными личные документы. После освобождения района и с возвращением Советской власти, после прохождения определенных процедур, документы восстанавливали. И вновь людям предоставлялась возможность самим выбрать себе фамилию. Насчет имени не знаю, но фамилию человек мог поменять. Возможно, сказались воспоминания о праздновании дня рождения Пушкина в 37-м году и в последующие годы, но немало пушкиногорцев изъявили желание мгновенно стать Пушкиными. Вот так просто – стать Пушкиными! И стали. Мне и сегодня известны люди с такой фамилией. К счастью, у мамы и у отца моих документы сохранились и я не стал Пушкиным…
С первых дней образования новой формы собственности Кокорино стало центром небольшого колхоза. Первоначально колхоз состоял из двух деревень: Кокорина и Каменца. На территории, за шоссейной дорогой в сторону озера Каменец, вдоль речки Луговка построили конюшню, коровник, амбары и прочие сооружения. Была и кузница. В пятидесятых годах была уже и сушилка для сушки зерна. Она нагревалась с помощью печки, которая отапливалась дровами. Рядом с сушилкой разместились склады для зерна. Немного подальше – птичник, или как называли в простонародье: «курятник».
Первый состав вновь образованного колхоза «Кокорино - Каменец»
Фото начала тридцатых годов из архива Федорова М. А.
Куры периодически перелетали через забор и разгуливали по лугам, пока не становились добычей четвероногих или «двуногих» лис. По берегам озера, достаточно высоким и крутым, можно было увидеть десятки лисьих нор. В природе и колхозе шел «естественный отбор». Заведовала птицефермой тетя Шура. Муж ее не вернулся с войны, дети уже жили в Ленинграде.
Под номером 17 в списке потерь значится Бобров Петр Матвеевич
Сын Володя выучился на токаря и некоторое время работал на одном из ленинградских заводов. Жила она с родным братом – уже упомянутым здесь Витей – «Туманом». Кто и почему придумал ему такое прозвище – не знаю. Тайна образования прозвища «Туман» ушла безвозвратно в прошлое вместе с ним и с его поколением. Витя был ровесником и соседом мамы в Кокорине образца 20-х годов, семь лет учился с ней в одном классе. Был он добрым, отзывчивым, веселым человеком. В некотором роде, символичной фигурой. Не делал различий в возрасте, когда дело касалось его самого. Сам же к старшим относился с почтеньем, старших называл по именам с различными приставками. Мы называли его просто: Туман. Он не обижался. Любил выпить, а потом закурить и обстоятельно поговорить. Не важно, о чем. Обо всем. Легко переходил с политической темы на качество газетной бумаги. «Раньше лучше газеты были, самокрутки легче сворачивались!... Язви их…». С тем и приходил вечерами к кому-нибудь из кокоринцев в дом перед тем, как заступить на дежурство. Он служил в колхозе ночным сторожем. Тетя Шура – его родная сестра - одна управлялась со своим пернатым кудахтающим хозяйством. Днем можно было видеть ее с коромыслом и ведрами, заполненными доверху яйцами. Яйца надо было сдавать в приемный пункт на Мехове. Вот туда она и направлялась каждый день со своим «урожаем». Помимо хозяйственных построек, на высоком правом берегу Луговки в пятидесятые годы стояло большое длинное здание, в котором разместились контора колхоза им. А. С. Пушкина и колхозный клуб. Первоначально это была изба Ивана Андреева по прозвищу «Шабоха», главы большого семейства. Трое его детей погибли в годы войны, кто-то умер от старости и болезней и к концу сороковых оставшиеся Андреевы перебрались на другое место жительства, поближе к городу. А избу продали колхозу. К избе пристроили придел и в нем открылся колхозный клуб. В этом клубе дважды в неделю «крутили» кино, а по праздникам устраивались концерты. Видимо, была и колхозная самодеятельность, но мне запомнились артисты из Пушкинских гор. Николая Гусева с его спутником-аккордеоном хорошо помню, Володю Лебедева. Бывшие фронтовики умели развеселить публику, поднять настроение людям, да и сами не прочь были «повеселиться». Подробности не сохранились в памяти, да и внимание было приковано к «музыке». Отделка аккордеона у Гусева сверкала перламутром, клавиши, словно ровные белоснежные зубы, изображали улыбку. Запомнилась легкость, с которой пальцы скользили по клавишам и извлекали звуки. Слышал от знакомых, что аккордеон этот Николай Никитич привез с войны как трофей. В те годы мои односельчане не только работать умели самоотверженно, но и прекрасно организовывать свой отдых. Но вот в 60-м году, по весне, жителей деревни разбудил среди ночи ослепительно-яркий свет. В небо взметнулись огромные языки пламени. Горели контора с клубом. Что произошло, отчего загорелась постройка – так толком и не выяснили. Было здание – и нет здания. Место, где оно находилось, расчистили от обуглившихся бревен, но строить ничего не стали. Контора и клуб разместились на Мехове, в старом купеческом доме, а лет через шесть - семь переехали в новое кирпичное здание сельского Дома культуры. В самой деревне клуба не стало, а со временем и «посиделки» отошли в прошлое. Все меньше оставалось вдов да одиноких стариков…
На смену «посиделкам» пришли телевизоры. Первые телепрограммы у нас транслировались с 19.00 до окончания ежедневной информационной программы «Время». Два с половиной часа в сутки. Исключение составляли выходные – воскресенья, да дни, когда проходили съезды компартии. Содержание телепередач составляли новости и идеологические беседы, как правило, на политические темы. Были все же и исключения и в одной из таких «исключительных» передач однажды вечером на «голубом» экране телезрители Псковской области увидели наши физиономии и услышали туристические песни в нашем исполнении. «Наши» - то есть моих сверстников, членов туристического клуба. Мы участвовали в областном туристическом слете и кто-то сообщил телевизионщикам, что по вечерам у нашего костра не смолкают песни и что поем мы здорово, под гитару. Нам предложили выступить по телевидению в какой-то рубрике. Передача велась в те годы в записи, поэтому по нашей просьбе с телевидения позвонили в нашу школу, а там постарались, что бы весть о нашем выступлении узнало как можно больше пушкиногорцев и, в первую очередь, наши родители. Тогда это было престижно. Пели мы разные песни, но показали только одну – хит тех лет: «Люди идут по свету». И конечно, аккомпанировал на гитаре наш любимый учитель и тренер по туризму Олег (Альберт) Кириллович Васильев. Педагог от Бога, как о нем говорили опытные учителя. Коль скоро вспомнил о начале эры телевидения, нельзя не сказать и о предшествующих ей событиях. В 57 году вывели на орбиту Земли первый искусственный спутник, а в 59-м в космос полетели Белка и Стрелка. Помню, выходили на улицу, собирались группами и дружно смотрели на небо. Все чего-то бурно обсуждали. И, конечно же, находились такие, которые клялись, что видели летящие по звездному небу светящиеся точки. Мне, сколько ни старался, ничего, кроме звезд, увидеть не удавалось. По радио передавали позывные, ставшие легендарными: «Родина слышит, Родина знает…». Думаю, ни один «хит» ни раньше, ни позже не был столь популярен, как эта электронная мелодия.
Телевизор на самом деле разобщил людей. Как-то раз наш куратор от деканата доцент Космачов Иван Георгиевич заглянул в нашу комнату в общежитии Военмеха на Обводном и увидел на тумбочке телевизор. Он был непритворно возмущен, называл его то «ящиком», то «гибелью человечества». Фильмы, говорил он, надо смотреть в кинотеатрах, спектакли – в театрах. (На одной площадке с Космачевым жил нар. артист СССР, актер ЛАТД им. Пушкина Василий Меркурьев. Он постоянно, со слов самого Ивана Георгиевича, приносил Космачевым, по-соседски, контрамарки на спектакли Академического театра драмы). Но нельзя не признать, что во многом Космачов был прав. Телевизор, как и все последующие источники информации, должен был не заменять, а дополнять уже имеющиеся к тому времени способы и средства общения. Но люди оценили этот продукт технического прогресса, страна залечивала раны войны, можно было подумать о народном благе, тем более, что в магазинах появлялись все новые и новые модели телеприемников. И они раскупались. Пожалуй, из товаров не первой необходимости телевизионный рынок был самым большим до появления мобильных телефонов. Не только у нас. Во всем мире...
К югу от Кокорина протекает незамерзающий даже в самые холодные зимы ручей – Холодник. Скорее всего, название его связано с тем, что в самые жаркие солнечные летние дни вода в нем кажется ледяной. Это оттого, что питают Холодник множество родников. Испокон веков воду ручья местные жители использовали и для питья, и для хозяйственных нужд. И озерной воде Каменца приносил свежесть Холодник. Оттого и рыба водилась в озере самая разная. Проточное озеро. Две речки пополняют его чистой свежей водой, а одна, Паренцевка, соединяет озеро с рекой Великой. И текут воды из Каменца в Псковско-Чудской водный бассейн, а оттуда по реке Нарве в самое Балтийское море. Все это я узнал спустя много лет от описываемых в моем рассказе событий. Про Холодник заговорил, потому что еще одно воспоминание явилось поздним вечером. Довелось мне работать в 90-е годы с Леоновым Валентином Владимировичем. В тот период, к которому относятся мои детские воспоминания, он работал секретарем райкома комсомола. И вот что рассказал мне бывший комсомольский секретарь. Не смотря на прошедшую войну, молодежи в послевоенные годы было в Пушкинских Горах немало. Чем только не занималась они: восстанавливали разрушенные войной дома и улицы, закладывали аллеи и парки, строили Дом культуры, кинотеатр. В Заповеднике после рабочего дня и по выходным трудились – всего сразу и не вспомнишь. Казалось, еще немного, и наступит время, когда можно будет не только работать, но и отдыхать по полной программе. И решили комсомольцы создать искусственное озеро на западной окраине Пушкинских Гор, а при нем – зону отдыха, как теперь говорят. Место для озера выбрали удачное: в глубоком и одновременно широком овраге, по дну которого протекает ручей Холодник. Идея нехитрая: перегородить ручей небольшой плотиной – и все! Остальное сделает сама природа. А что: вода проточная, для купания размеры будущего озера опасения не вызывали. К тому же затраты на реализацию этого проекта минимальные. Решили – сделали. Пригнали трактор с бульдозерной навеской, взяли в руки лопаты, и через несколько субботников-воскресников земляная плотина надежно преградила путь ручью. Впрочем, небольшой ручеек все же вытекал в отведенном месте: люди, жившие по берегам этого ручья, нуждались в воде ежедневно. Спустя какое-то время перед плотиной образовался водоем с кристально-прозрачной и холодной водой. Классе в четвертом учился, весна в том году пришла теплая, и 1 мая после праздничной демонстрации мы ходили на это озеро купаться. Но все же зоны отдыха, какой ее задумали комсомольцы, не получилось. То ли вода была холодная и, кроме отчаянных мальчишек, в ней никто не хотел купаться. То ли крутые берега показались неудобными для отдыха, то ли близость больницы смущала, а, может, пожарники «возникли» по причине расположенного на берегу озера сенного заготовительного пункта, но так или иначе массовой популярностью озеро, название которому дали по имени его авторов – комсомольцев - «Комсомольское», не пользовалось. И не пользуется. Но на картах тех лет маленькое голубое пятнышко между Кокорином и Пушкинскими Горами все же появилось. На этом озере мы не раз наблюдали, как превосходно чувствуют себя в воде ужи и гадюки. В прозрачной воде издали можно наблюдать движения этих тварей, которых с каждым годом в окрестностях и Холодника, и Кокорина становится все больше и больше.
Комсомольское озеро в 2015 году.
И все же не события, а потом люди, а люди на фоне событий – так мне хотелось построить свой рассказ. А если рассказывать о кокоринцах, то несправедливо будет пропустить хотя бы одного из них. Особенно представителей старшего поколения. От них через годы передавались традиции, уклад жизни. Они и законодателями в деревенских делах и вершителями судеб отдельных личностей были порой. Порядок пастьбы, места для выпасов, сроки начала и окончания пастбищного сезона – все решалось ими или после совета с ними. И никого это не раздражало, всеми воспринималось как должное. Но…по порядку.
По порядку расположения домов. Тот порядок сложился в послевоенные годы и запомнился мне с детских лет. До войны расположение построек в деревне неоднократно менялось и сохранилось только как воспоминание о тех годах у людей старшего поколения да на картах того времени. Итак, самый крайний на въезде в Кокорино дом находится с западной стороны от шоссейной дороги и стоит особняком от остальных изб. Теперь это дорога местного значения. На Новоржев проложена другая, более широкая и проходит она по ту сторону озера, по его западному берегу в объезд не только Кокорина, но и Пушкинских гор. Но это отступление. До середины 20-х годов прошлого века там же, но чуть повыше по рельефу, на самой вершине холма стояла изба прадеда моего, «Гараньки» (Герасима). Сколько лет она стояла там, теперь не скажет никто. Много. Ее не коснулось переселение на хутора в конце 20-х. В середине тридцатых в избу прадеда угодила молния и он сгорел. Мудрые люди рассудили, что это произошло не случайно и посоветовали Герасиму больше не строиться на том месте. Прадед прислушался к советам старцев и новый дом построил на том же участке, но пониже, на склоне холма. Перед войной жили в нем двоюродный дед мой Федор, 1908 года рождения, со своей семьей и родителями: отцом Герасимом и матерью Маришей. Прадед мой Герасим умер незадолго до начала войны, то ли в 39-м, то ли в 40-м. Точная дата его смерти забылась во времени. А Федор Герасимович в 41-м, 23 июня, как ушел по повестке на войну, так и пропал. Погиб в 44-м, осенью, у д. Кеэни недалеко от г. Валга. Похоронен в Эстонии, Валгаский уезд, д. Ыру. Это стало известно уже после войны.
Федор Герасимов. Довоенное фото. Единственное сохранившееся фото.
Справа под номером 33 значится Герасимов Федор Герасимович. Место и дата гибели.
Как вспоминает его дочь Тамара, в извещении (похоронке) сообщалось, что он «рядовой Герасимов Федор Герасимович пал смертью храбрых за свободу и независимость Родины». Осталась вдова Евдокия Петровна Петрова с тремя детьми. Баба Дуня родилась в 1910 году. Помню, что она редко улыбалась. Возможно, скрывала свои эмоции от людей, но в моей памяти она предстает серьезной пожилой, очень подвижной женщиной с несколько грубыми, на мужской лад, манерами. Она была и «жнец и швец» в своей семье. Держала крестьянское хозяйство. И в колхозе работала, пока силы и здоровье позволяли. Большинство моих многочисленных родственников по линии деда независимо от пола отличались твердым характером. Баба Дуня, пожалуй, была одна из самых «твердых» Герасимовых, хоть и не была родственницей «по крови», а только «свойственницей». Но, тем не менее, с моей бабушкой они постоянно общались и они периодически обменивались визитами. До войны, вспоминала моя мама, братья, их жены и дети жили дружно, часто встречались семьями по разным поводам, помогали друг другу. Баба Дуня всегда была в гуще всех событий, любила петь и плясать.
Строгая темная одежда только дополняет портрет Евдокии Петровны
Вместе с ней проживала ее одинокая тетя баба Проня. Валентин часто помогал моим родителям. Косил траву на сено, дрова заготавливал с отцом. И с нами, детворой, занимался. Помню, посадит в санки, и покатит по огороду или по дороге! Да так быстро, что глаза закрывались от неведомых прежде ощущений. Снега в те годы много выпадало! Долго хранилась поздравительная открытка, которую Валентин прислал мне в день рождения в 1959 году. Он тогда еще служил в армии.
Валентин Федорович на армейской службе
Война в судьбы и характеры многих кокоринцев внесла коррективы. Двое детей из троих: старшая дочь Алла и сын Валентин еще при жизни матери покинули сей мир по разным причинам, а средняя дочь Тамара живет в Пскове. Летом она появляется в своем «родовом гнезде», обойдет всех знакомых и родственников, приведет в порядок участок приусадебный да в доме что-нибудь починит – и снова уедет до следующего года. А дом стоит в ожидании ее приезда, одинокий, молчаливый и стареющий…
Напротив дома бабы Дуни, через дорогу, жили дед Тимофей с женой Настей Козьяковы, их дочь Клава и внучка Вера.
Семья Козьяковых-Михайловых На заднем плане слева – Тимофей Козьяков 1967г
Вера - моя ровесница. Еще был младший брат у Клавдии, Коля. В сорок четвертом погиб при разминировании Пушкинского Заповедника где-то у Михайловского. Его мать Настя тоже пострадала от взрыва мин в том же 44-м. Это случилось в сотне метров от их дома, неподалеку от железной дороги. Она осталась жива, но получила контузию и того самого дня стала плохо слышать. Внучка Вера рассказывает, что дед Тимофей перед самой войной что-то не поделил с приятелями в чайной в Пушкинских горах и был за хулиганство осужден. Содержался в Новоржевской тюрме, а с началом войны всех заключенных привели на ст. Тригорская для отправки по этапу в другую местность. Родным как-то удалось передать ему небольшую посылку. Довезли арестантов до места, или нет – неизвестно. Известно только, что вскоре Тимофей оказался на фронте. Так все четыре года и провоевал.
Дед Тимофей Козьяков
Он казался мне, по сравнению со мной, высоким, коренастым мужиком. Ухаживал за колхозными лошадьми, работал в страду на полях. Как и большинство мужиков, прошедших через войну, любил выпить. Может быть, чуть больше других. Запомнился курьезный случай, когда он ехал домой с работы, подвыпивший, да и уснул в телеге. То ли пить захотела лошадка, то ли сам возница во сне направил ее к речке Луговке, только закончилось это тем, что в речке телега перевернулась и дед Тимофей искупался. Речка в том месте не глубокая была, по колено, да и заметили почти сразу, вытащили бедолагу. Не летом дело было, наступали холода. По поводу того происшествия много судачили в деревне и в колхозе, а дед Тимофей отлежался пару дней, попарился в бане и как ни в чем не бывало вышел на работу. Такие были тогда мужики. Семья Козьяковых, невзирая на строгие приказы оккупантов, в течение пяти дней укрывала у себя на усадьбе пятерых бойцов Красной армии. Контакт с ними поддерживала тетя Настя. Она приносила солдатам еду, стирала одежду, сообщала об обстановке в деревне. Однажды утром Настя пришла в потайное место, но никого там не обнаружила. Понимая, что укрывшие их жители находятся под угрозой расстрела, красноармейцы, с вечера узнав у Насти обстановку, ночью ушли в неизвестном направлении.
За домом Козьякова Тимофея (за глаза часто называли его коротко: Козьяк), вдоль дороги, стоял дом Натальи Устинки. «Устинка» – это тоже прозвище. Любили на Руси давать людям прозвища. В ее случае оно было дано по названию деревни, в которую была выдана замуж – Устье. Не обидное прозвище. К тому же в Кокорине несколько «Наташек» было. Деревня Устье оказалась в «эпицентре» событий марта-июля 1944 года: на самом «стержневском» плацдарме. Это трагически отразилось на ее судьбе: дома исчезли в пламени пожаров, оставшиеся в живых сельчане разъехались по другим местам и обратно не вернулись. НЕ вернулся с фронта и Алексей, муж Натальи. Погиб на войне. И деревня Устье «погибла». Наталья происходила из большой крестьянской семьи Ивановых. Люди старшего поколения часто добавляли к их именам слово «Фокины». Не исключено, что родом Ивановы из деревни, которая когда-то, во времена крепостного права, принадлежала помещикам генералам Фокам. Имение Фоков находилось в полутора верстах от Кокорина, если смотреть по прямой через озеро Каменец в сторону Новой Березовки. Но это только предположение. Есть в «Исповедных росписях» первой половины 19-го века Воскресенской церкви упоминание о неком Фоке из Кокорина. Не исключено, что прошедшая через десятилетия и сохранившаяся принадлежность к роду этого Фока «всплыла» в 20-м столетии, когда самого Фоку никто уже не помнил и не вспоминал. Помимо Натальи Устинки жили в Кокорине три ее брата: Петр, Михаил и Иван. До войны с ними проживал и четвертый брат, Илларион. Война забрала его жизнь, так же как и жизни миллионов Ивановых, Петровых, Сидоровых… У Натальи Ивановны было пятеро детей: два сына и три дочери. Все они среднего роста, общительные, жизнелюбивые и даже веселые люди. Никогда не унывали и всегда полны были оптимизма. Старшей была Тася, на моей памяти она уже была замужем и имела двух детей. Потом, по возрастающей, Аля, а за ней шли Борис.и Галя. Замыкал семейную цепочку Володя. Этот парень, пожалуй, по тем годам больше всех запомнился мне. Перед армией окончил курсы шоферов в автошколе ДОСААФ и в колхозе работал на «убитой» полуторке. Зажигание включалось обычной спичкой. На этой технике он катал нас – мальчишек - вдоль деревни и сам, казалось, получал от этого огромное удовольствие. Родители доверяли своих чад Володе, хоть и слыл он «непутевым» и прозвище имел «Лодос». Что это означало – не знаю и по сей день. Их отец, Григорьев Алексей Григорьевич, 1904 гр, в 44-м был мобилизован и погиб на фронте тоже в 44-м. Ловлю себя на мысли, что с этого поколения, с этих мальчишек и девчонок начала «разъезжаться» деревня. Парни после армии «оседали» по другим городам, женились, вербовались на разные предприятия и стройки. Девчата либо выскакивали замуж за «иногородних», либо по путевкам комсомола уезжали на целину и на другие ударные «стройки коммунизма». Ничего удивительного в том не было: колхозникам в те годы паспорта были не положены. А это ограничивало свободу людей. А вот в середине 30-х лицам, проживающим в погранзоне в сельской местности, паспорта, в виде исключения, выписывали всем. Пушкинский район по 41 год включительно территориально входил в погранзону. Железнодорожный мост через реку Сороть до войны охранялся пограничниками. После войны ситуация изменилась и власть, ограничив в правах колхозников, пыталась удержать людей на селе. Давал знать о себе сталинский режим принуждения. При этом в село практически ничего не вкладывалось, наоборот, вводились все новые и новые сельхозналоги на разную живность домашнюю. И не только живность, но и на фруктовые деревья. Сегодня это трудно представить. Бог судья! Это пережили. Отрадно, что многие кокоринцы получили образование и профессии и устроили свои жизни. А у Григорьевых остался с мамой сын Борис, да неподалеку, в Каменце, дочь Таисия жила замужем. Они и помогали выживать, перестроили дом, родили внуков. К сожалению, ко времени написания этих «записок», из всех братьев и сестер осталась одна Алена Алексеевна. Алена – техник-лесовод, долгое время жила вдали от родины. И все же вернулась в Кокорино вместе со своим мужем, Гамиром, выпускником лесотехнической академии в Ленинграде, гостеприимным и приветливым человеком из далекого и уже «не нашего» Узбекистана. Спустя пару лет приобрели в Астахнове домик и недавно отметили пятидесятилетний юбилей совместной жизни и свои восьмидесятилетние юбилеи.
За усадьбой Натальи - Устинки» стояло здание колхозной конторы и колхозного клуба. Но контора обосновалась там ближе к 50-м годам. А до этого хозяевами большой вместительной избы была семья Ивана Андреева. Говорили, что у него было 16 детей! В привычную семейную жизнь вмешалась война. Трое Андреевых сложили головы в те годы. Иван и Михаил погибли на фронтах, а младший, Анатолий, подорвался на мине при разминировании Пушкинского Заповедника. Старый Андреев был уже не молод и умер вскоре после войны. Их вместительный дом, к счастью, уцелел и дал временный приют семьям погорельцев. Но вскоре оставшиеся из рода Андреевых покинули родные места и перебрались поближе к городу. Там раньше устроились кто-то их их большой семьи. Избу перед отъездом продали колхозу им. А. С. Пушкина. В 60-м году, весной, ночью случился пожар и конторы не стало. Запомнились черные обуглившиеся полуразвалившиеся стены и множество обгорелых канцелярских бланков вокруг пожарища. Никто на этом пепелище больше не строился. А чуть глубже, по направлению к железной дороге, точнее, бывшей железной дороге, по верхнему гребню берега речки Луговка приютились еще две избушки. На «домики» эти постройки явно не тянули. Эти строения образовывали небольшой переулок, перпендикулярный к шоссейной и железной дорогам. В одной из избушек жили две родственные семьи Столяровых - Барановых: Антонина Васильевна с престарелыми родителями и племянником Столяровы, да «сам -шесть»: две дочери и два сына, Барановы. У Столяровых погиб на войне старший сын Сергей 1908 г.р, и гражданский муж Антонины Васильевны Михаил. Михаил был из окруженцев, полагают, офицер. Его в 1943 году арестовали по подозрению в связи с партизанами и вовремя обыска в подвале дома Столяровых обнаружили взрывные устройства. А когда его и Антонину Васильевну вели в комендатуру в Пушкинские Горы, он, развязав веревки, попытался убежать. Но это не удалось: его застрелили конвоировавшие арестованных немцы. Антонина Васильевна пережила допросы в комендатуре и заключение в Псковской тюрьме. В сорок четвертом ее освободили красноармейцы. Через несколько дней после ареста выпустили из застенков комендатуры стариков Василия Алексеевича и Марию Кирилловну Столяровых. Но дом их к тому времени был разобран, а бревна использованы для строительства бункеров и идти было некуда. Стариков приютили соседи. В сорок шестом оба родителя Антонины Васильевны умерли.
Скорбные документы Столяровых…
Девичья фамилия Татьяны Васильевны Барановой - Столярова. Она и Антонина Васильевна – двоюродные сестры. У нее был сын Геннадий, довоенный. К началу войны Татьяна овдовела. А в 41-м к ней посватался другой окруженец, тоже Михаил по фамилии Баранов. Он был родом из Татарии, бессемейный. Они сошлись, родили еще детей и прожили вместе все оставшиеся годы жизни. А их впереди будет не мало. Глава же семьи Барановых – Мишка «Золотой зуб» - появился в деревне в первые дни войны. По национальности – татарин. Он служил в армии, когда началась война, воевал, попал в плен под Псковом, бежал, потом окружение. Сюда пришел с отступающими войсками, да в суете отступления отстал от своей части. Такое случалось тогда, в начале войны. Особенно в окружении. По крайней мере, такую историю своего появления в Кокорине рассказал моему отцу сам «Золотой зуб». Они познакомились во время войны, когда оба оказались в одной дивизии, 201-й, в одной части и даже в одной артиллерийской батарее. Отстал от части и «пристал» к вдове Татьяне, молодой тогда, с маленькими дочерью и сыном Геней на руках. Геню в раннем детстве укусил клещ, что сказалось на его развитии. Не физическом. Роста и телосложения он был богатырского. Это его «отставание» проявилось позднее. В умственном развитии он так и остался ребенком. Когда подрос, его стали пропускать на дневные детские сеансы без билетов, причем, садился он всегда посредине первого ряда, вытянув перед собой длинные ноги. Это с его-то ростом под два метра! В такой позе он не закрывал для других зрителей экран. Во время войны появились дочь Надя и Лида, а после его демобилизации из армии и сын – Сергей. Надя стала педагогом, Лида, помнится, медик по профессии, они рано уехали из дома. А Сергей после армии вернулся к родителям. Семейная жизнь у него не сложилась и в конце 90-х годов Надя забрала его к себе, кажется в Остров. Михаил вторично встретился с моим отцом в 50-м году, когда отец после демобилизации вернулся в Пушкиногорский район. Баранов и познакомил его с моей будущей мамой. С того дня началась супружеская жизнь моих родителей и продлилась она 52 года, до смерти мамы… «Золотой зуб» был жизнерадостным человеком, играл на гармони, что радовало кокоринцев и вносило разнообразие в их нелегкую жизнь, поднимало настроение. В шестидесятые годы Барановы купили или построили дом в Астахнове и покинули Кокорино, а свою избушку оставили соседке – одинокой пожилой женщине Ульяне – Уле. Потому что Улино жилище скорее напоминало землянку с печкой. Жила она одна, на Мехове проживала ее племянница Наталья. Уля родилась в самом начале столетия. Точный год ее рождения не известен. Они с мужем постоянно заботились о тетке, заготавливали для нее дрова, помогали в сенокосную пору. У Ули тоже был врожденный дефект: она была лишена слуха. Кокоринцы, да и другие люди, знавшие Улю, умели находить с ней понимание. Уля одной из первых вступила в местный колхоз и умела хорошо работать. Она была словоохотливой, могла долго рассказывать о себе разные подробности и вообще поговорить. Вместе со всеми приходила встречать домашний скот с пастбища – она держала овец. Прожила Уля до восьмидесятых годов. Старики говорили, что без Ули Кокорино как бы осиротели. Как потом и без Вити-Тумана. Впрочем, и без других тоже. Каждый из живущих во все времена являл собой частичку бытия других людей. И его уход из жизни непременно что-то менял в жизни соседей. Слышал такое высказывание от жителей Кокорина.
Ну вот, «заречье» закончилось. Остальные постройки и усадьбы расположились по левому берегу Луговки. Самая длинная улица протянулась вдоль дороги на Пушкинские Горы, а несколько домиков разбежались по трем коротеньким переулкам. Первый переулок начинается сразу за мостом через Луговку и шагает параллельно ей. Тогда названия у него не было, сейчас на домах висят таблички, поясняющие, что это Прибрежный переулок. И в первом доме по этому переулку жила сестра деда Николая – Агрипина, а попросту баба Груня. Первый муж ее, Кузьмин, умер и она еще до войны была замужем вторично за Трофимовым. У них росли пятеро детей: Аля, Клава, Галя, Саша, Мария и сын Коля. Это все дети от первого брака. Совместных с Трофимовым детей в семье не было.
Галя и Саша Трофимовы
С приходом немцев жизнь изменилась. Каждому когда-то приходится делать выбор. В различных ситуациях. Когда мужу бабы Груни предложили служить в полиции, он, подумав, согласился. Не простое это было решение. У тех, кому оно делалось, в сущности, выбора не оставалось. Либо служишь, либо в Германию или еще куда, в лагерь, например. Как тут не вспомнишь про семью? Рассказывали, что ретивым служакой он не был, не выслуживался. Вреда односельчанам не чинил, не помню. Что бы кто-то плохо о нем отзывался в деревне. С отступавшими немцами не ушел, остался в своей деревне. Тут же был арестован и отправлен в Остров. Но до суда не дожил, умер в островской тюрьме. Наказание за его грехи, были они или не были, последовало незамедлительно и коснулось оно сына. При разминировании немецких противотанковых полей он подорвался вместе с другими кокоринцами и похороны его были символическими, так как хоронить было, как рассказывали старики, нечего… В 1954 году Клава родила сына Анатолия, моего троюродного брата и приятеля в раннем детстве. Еще раньше, в 1947-м, у нее появилась дочь Зина. Когда реконструировали дорогу, Клавдия устроилась в одну из строительных организаций, а там познакомилась с мужчиной и, когда реконструкция дороги закончилась, уехала с ним в другой район и детей с собой увезла. Мария вышла замуж в д. Гайки. У нее были две девочки. Баба Груня недолго пожила одна, продала избу и уехала к Клавдии. Но потом все же вернулась на родину и купила себе крохотную избушку в деревне Бугрово, на самом берегу Луговки (похожее место было и в Кокорине), а года через два отошла в мир иной. Толя приезжал однажды навестить бабушку и заходил к нам. Мы с ним лазали по стропилам на зернотоке и пытались поймать голубей. Толик у себя в доме держал голубятню и голуби были его серьезным увлечением. Рассказывал что-то о породах этих пернатых, об их повадках. Он запомнился мне в белой рубашке от пионерской формы. Несколько лет тому назад, в нулевых годах, произошла неожиданная встреча с Зиной. Она с Тамарой Федоровной Герасимовой приезжала поклониться праху родных на погостах и зашла к отцу моему, навестить. Там и встретились. Лет через пятьдесят. Толи, брата, в живых уже не было к тому времени. Должен признаться, что особой привязанности и даже близости многочисленная родня наша, за редким исключением, друг к другу не испытывала. Не знаю, почему так получалось. Многие разъехались-разбежались. Все, что связывало меня с моими двоюродными и троюродными родственниками, было и осталось в детстве. В прошлом. Конечно, в воспоминаниях все они сохранились, потому и пишу о них сейчас. Но общения во взрослой жизни с ними не было. За исключением двоюродного дяди Валентина Михайловича и его сына Саши. Это родственники по линии мамы. По отцовской линии дело обстояло не лучше. Уже после Сибири начал общаться с сыном двоюродного брата Володи Женей. Он окончил сельхозтехникум и поселился в Пушкинских горах. В отсутствии коммуникабельности не только моя вина и не только в нашем роду такая история. Это скорее система. Есть необъяснимые вещи в некоторых многодетных семьях. Например, чаще всего у детей из многодетных семей рождается один, максимум два ребенка. Многодетные семьи, как правило, распадаются, разъезжаются по городам и весям в самые порой отдаленные места друг от друга. Читал об этом, да и в рассказе моем эта тема тоже прозвучала уже. Но тогда, в детстве, мы были близки друг к другу и постоянно общались друг с другом. Я почти не упоминаю о судьбах моих сверстников. Делаю это сознательно. Заманчиво было бы поподробнее рассказать о, скажем, одном из отечественных разработчиков новейших видов вооружений. О заслуженных учителях. О ровеснике, дослужившемся до уровня заместителя Министра одной из важнейших отраслей экономики. Но, может быть, сделаю это потом, позднее. А в этом описании считаю необходимым рассказать кое-что из известной мне истории деревни с несколько странным названием: Кокорино. Той истории, которая перекликается с моей жизнью, является частью жизни. «Кокорой» называли часть конструкции деревянного корабля, получаемой из ствола дерева вместе с частью длинного корня. Этот элемент органически связывал носовую и килевую часть судна. Такая конфигурация была достаточно прочной и выдерживала большие нагрузки. Но это не единственное толкование слова «кокора». Есть и гастрономическое. Известны и исторические личности с фамилиями Кокорины.
Иван Сергеевич Сергеев. «Бабурины» - родовая фамилия его жены Зинаиды и тещи Федони, Фени. Старшей в семье была баба Феня. Полного имени не знаю, возможно. Федосья. В войну она потеряла мужа и сына и жила с дочерью Зиной, ее мужем Иваном Сергеевичем и их сыном Сашей. Баба Феня к тому времени уже совсем старой казалась. Но на «сходки» в ожидании прихода скота с пастбища приходила. В разговорах редко принимала участие, чаще слушала, что говорят другие. Саша был лет на семь старше меня. Баба Феня в нем души не чаяла: опекала, как могла. Все мысли и слова у нее были о внуке. В них и беспокойство, и гордость, и ревность. Очень переживала, когда Саша вскоре после женитьбы сказал матери: «Мама, все девушки такие хорошие! Откуда же берутся такие жены?». Этот риторический вопрос внука не выходил из головы бабы Фени. Как и всякая любящая бабушка, она хотела для Саши самую хорошую жену, самую счастливую жизнь и всего самого-самого. Возможно, именно так и сложилась Сашина жизнь. Иван Сергеевич, его отец, прошел путь, как и мой, от партизанского отряда до действующей армии на фронте. Они ровесники, оба с 1925 года. Никогда не пользовался льготами, говорил о них с насмешкой, что ли. Эта его оригинальность не была понята и принята и в семье, и фронтовиками. Тем не менее, так было. Саша после армии и сельскохозяйственного института «осел» в Печерском районе на границе с Латвией, обзавелся семьей и в 90-е стал фермером. Саша принадлежал к среднему, потом и старшему поколению детей в Кокорине в 50-е годы – начале 60-х годов. Это они организовывали катание на конских санях – розвальнях с меховской (тогда еще крутой) горы. Они в рождественский вечер подпирали кольями двери соседей и соседок, а потом стучали в окна и кричали: «пожар!». Они сутками могли играть в городки, лапту и волейбол. Про волейбольную площадку я уже рассказывал. Чем завоевали популярность и массовость городки и лапта? Полагаю, причина кроется в доступности этих игр. Ничего, кроме мяча для игры в лапту. Все находится на месте, в любом доме. В любой семье. Да и мяч раньше делали сами. Может быть, не такой прыгучий, как магазинный, но прочный и, главное, несложный в изготовлении. Наша бабушка Мария (прабабушка) умела делать такие мячи. И мы в раннем детстве играли ими в различные подвижные игры. Подвижность – еще одно неоспоримое достоинство лапты. В этой игре решающими являются точность и скорость. С городками еще проще. Была бы пила под рукой, а материал найдется в любом дворе и просто в природе. И еще необходимо желание.
Следующим был домик тети Шуры и Вити - Тумана. О них я рассказывал в связи с разными событиями в жизни деревни. Добавлю, что это были честные бесхитростные люди. Познавшие многие беды и горечь потерь, они без промедления откликались на чужие горести. Каждый из них являл в те годы частичку сути деревни, которая помогала выжить, растить детей и воспитывать в них человеческие качества, людей. Напомню, что муж тети Шуры погиб на войне, оставив ее вдовой с тремя несовершеннолетними детьми. Дочь ее – Галя - жила в Санкт-Петербурге. Ей и принадлежал этот дом. Год назад и она умерла.
Одним из случайно уцелевших в 44-м домов был следующий за избой тети Шуры дом Василия Герасимовича Герасимова. Крайний в этом коротком переулке. Перевезен был с хутора в конце 30-х годов 20 века, за два года до войны. А жил в этом приземистом доме младший брат моего деда Николая – дед Василий или просто дед Васька. У них с женой было пятеро детей. В живых остались три дочери: Александра, Антонина и Таисия – Тася. Дед Василий воевал в первую мировую войну, сражался в армии Брусилова, участвовал в знаменитом «Брусиловском прорыве». В одном из боев был ранен осколками снаряда в руку. В итоге лишился нескольких пальцев на левой руке. За проявленную в боях храбрость был награжден двумя Георгиевскими крестами. К сожалению, о наградах я узнал, когда деда Василия уже не было в живых… Награды утрачены во время эвакуаций-выселок вместе с документами. К сожалению. Он был моложе моего деда на несколько лет, сохранил работоспособность и в конце шестидесятых годов еще трудился в колхозе по мере своих сил и возможностей. До и после войны работал в колхозе бригадиром. Это ему выпала доля назначать на переноску злосчастных мин своих молодых земляков и землячек. Надо отдать должное, и дочерей своих включил в ту команду, не пожалел. Помнится, всегда видел его при лошадях. Ухаживал за ними, выдавал в пользование колхозникам по распоряжению бригадира. Лошади выполняли самую разнообразную работу в колхозе: косили, пахали, крутили механизмы на зернотоке. И все же самое распространенное применение находили они на транспортных работах. От доставки колхозников на поля и фермы, до перевозки урожая на приемные государственные пункты. А перевозить было что: от овощей до льна и сена. Так что работы деду Василию хватало. Но люди поколения моих дедов никогда не жаловались на нагрузку и выполняли все, что поручал бригадир. Старшая дочь – Александра – стала преподавателем математики. Мне довелось учиться у своей тетки. Родство на уроках не признавалось. Наоборот, мне от «математички» доставалось больше всех, что, наверное, помогло мне успешно освоить школьный курс математики и впоследствии никогда больших проблем с математикой у меня не было. За что низкий поклон ей. Но, к сожалению, доверительных отношений с ней у меня долгое время не получилось. Александра Васильевна и муж ее Николай Иванович вырастили сына Сергея. Вот с ним контакт был в детстве. Он старше меня и помогал мне во многом, в том числе и в музыке. Учил выжигать на дереве, скворечники делали с ним по весне. Повзрослев, встречались редко, жизнь разбросала нас по свету, а свет, как известно, большой. Он был не родным сыном Николая Ивановича. Родной отец Сергея отцовства работал директором восьмилетней школы в Новгородке, там же, где и Александра Васильевна преподавала математику после окончания института. Он тоже был математиком, симпатичным молодым человеком. Неприятности у него произошли по партийной линии. Его сместили с должности, наказали и он, обиженный, уехал в другой район. Александра Васильевна по совету своей мамы не поехала с ним, о чем спустя много лет пожалела. Мне говорила, что не всегда надо принимать родительские советы. Говорила, когда у меня уже не было родителей… Сергей умер через пять дней после смерти Николая Ивановича в марте 2014 года в возрасте 63 лет. Умер в Петербурге за рулем своей автомашины… Антонина, средняя сестра, тоже окончила пединститут в Пскове, вышла замуж в Белоруссию, где и прожила всю оставшуюся жизнь. Она воспитала дочь Галину. Галя приезжала на похороны Сергея в марте 2014 года в Псков. Тася – младшая из сестер - хорошо смотрелась в белоснежном халате медсестры, работала в районной больнице. Признаться, о ее личной жизни мне почти ничего не известно. Замужем была, но детей в их семье не появилось. Прожили с мужем лет пятнадцать. Он был старше ее и умер довольно давно. Она жила в другом городе, а после выхода на пенсию вернулась на родину. В 2003-м году Александра Васильевна продает свой дом в Пушкинских Горах, Тася – квартиру там же и втроем (с Николаем Ивановичем) они переезжают в Псков, где с семидесятых годов проживал Сергей. Купили в новостройке, правда в историческом центре Пскова, квартиру улучшенной планировки и в ней поселились. Тася прожила в Пскове недолго, а Николай Иванович, как уже было сказано, умер в марте за несколько дней до смерти приемного сына Сергея.
Дед Василий часто приходил к нам по разным поводам, встречались и на погосте, в «Троицу». Оказалось, рядом с могилками моих и его далеких и близких предков находилась могилка двух дочерей деда Василия. Они умерли в младенческом возрасте. Это случилось в начале 20-х годов. Дед Василий был высокого роста, при ходьбе слегка горбился. Его черная, как смоль, борода немного пугала меня. Но при внешней грубости не трудно было заметить доброту в глазах и бережное отношение к детям вообще, а к нам в особенности. У нас деда своего не было, вот и отзывались на ласку других дедов.
Продолжил центральную улицу дом Петровой Марфы Петровны, бабы Марфуши или просто Марфуши. Она тоже была вдовой еще в предвоенные годы и жила с двумя дочерьми и сыном, Алексеем. Алексея, еще одного кокоринца, защищавшего Родину, поглотила война.
Под номером 3 – Иванов Алексей Гаврилович. Значит, фамилия отца Иванов.
Схема с указанием места захоронения Иванова Алексея Гавриловича
Дочь Ольга вышла замуж за фронтовика Александра. Он тоже воевал и в бою был контужен. Детей у них не было. Другая дочь, Анна, с мужем, тоже Александром, проживала до середины шестидесятых в другой деревне, Хохлах, на родине мужа. Потом Ольга купила избу у бабы Груни, и на ее месте супруги построили новый дом. После этого Анна с мужем и дочерью Верой перебрались в Кокорино, к матери. Сейчас в доме никто не живет. Вера наведывается сюда периодически, но сама предпочитает Псков. Там живут ее дети и внуки. Но вокруг дома у нее всегда порядок, как было при живых родителях и бабушке.
О следующей избушке уже упоминал, когда писал про пожар в сорок первом году. Он принадлежал той самой Анне Гординой, чей брат некогда спас от расстрела кокоринцев и который служил главным полицаем в районе. Избушка сохранилась, не смотря на кажущуюся ветхость. Ее хозяева не раз менялись, это всегда были пенсионеры, питерцы. Притягивает людей это место к себе, видимо. И никогда крохотный домик не был бесхозным.
С бабой Нюшей связана такая история. В тридцатые годы в деревне появился первый велосипед. Кому он принадлежал, забылось. Но о том, как баба Нюша, тогда совсем молодая девушка, училась на нем ездить, часто рассказывали кокоринцы на протяжении многих лет. Сама напросилась, говорили они. А дело было так. Собралась как-то молодежь вечерком на кокоринском мосту. На том самом, через Луговку. Там часто собирались и проводили свободное время. Дорога у моста делала нечто, похожее на провал: довольно крутой спуск с последующим подъемом. Пришел владелец велосипеда. И велосипед с собой прихватил. А баба Нюша была не робкого десятка, могла и парням фору дать, если что. Вот и в тот раз настояла, что бы ей дали прокатиться на «двухколесном коне». Словом, выпросила. Все это сопровождалось шутками да прибаутками окружающих. И вот, села на седло Нюша да и покатилась под гору! Да все быстрее и быстрее! А когда поняла, что этой техникой еще и управлять надо уметь, растерлась. А велосипед разогнался и почему-то направился прямо под мост. В общем, упала с велосипеда Баба Нюша на дорогу. Да неудачным было ее падение. Как выяснилось, получила перелом ноги. По молодости все болезни проходят быстро. И лечения особого не требуют. Да и какое лечение в деревне? Полежала несколько дней Нюша да и начала расхаживаться с помощью самодельных костылей. Рентген, естественно, никто ей не назначал и не делал. И получилось смещение осколков костей, в корне изменившее ее молодую девичью походку. Замуж она так и не вышла. Что же касается юмора, то Нюше его было не занимать. Это помнит и мое поколение. А накануне Пасхи баба Нюша сгребала в кучу мусор у своего домика и под вечер поджигала ее. Получался небольшой костер. Но к этому небольшому костру со всех концов деревни сходились односельчане. Кто-то даже приносил ненужные палки и другой горючий материал для костра. Так незаметно у дома бабы Нюши собиралось чуть ли не пол деревни. И начинались разговоры на разные темы. Приходили к костру и женщины, и мужики. Михаил Баранов приносил гармонь. Звучали залихватские частушки и припевки. Мужики приносили с собой что-нибудь согревающее и для настроения. А под частушки да под «стограммовую» и пляски разгорадись. Вдоволь наговорившись да наплясавшись, расходились по домам за полночь. Вспоминается еще один эпизод, связанный с этим местом. Это произошло в середине шестидесятых годов. Если смотреть со стороны моста через Луговку на Мехово, сразу от моста дорога делает небольшой подъем и поворачивает направо. И поворот-то совсем маленький, едва заметный, но для бензовоза с керосином в тот злополучный день он оказался коварным. Не справился с управлением шофер автоцистерны, и она перевернулась точно напротив дома бабы Нюши. Машина лежала кверху колесами и из бочки вытекал на землю вонючий керосин. Когда сбежался народ и вытащили из кабины бедолагу шофера, баба Нюша принесла лопату и стала копать ямку. Через некоторое время ямка заполнилась керосином и баба Нюша объявила: «Кому бесплатный керосин? Подходите со своими банками и черпайте, сколько хотите, пока он не впитался в землю! Чего даром добру пропадать? Пусть люди пользуются». Так, благодаря находчивости бабы Нюши, многие кокоринцы побывали в первом и единственном в истории Кокорина, а может быть и не только Кокорина, бесплатном, коммунистическом магазине и затоварились нужным тогда продуктом. Помню, что с бабой Нюшей проживала ее племянница Лида. Лида училась в школе и одновременно заведовала библиотекой-передвижкой. И выдавала односельчанам книги. А когда Лида уехала из деревни, функция библиотекаря перешла к Боброву Володе. Полагаю, что библиотека-передвижка появилась в Кокорине после того, как сгорела колхозная контора, а вместе с ней и сельский клуб. Слышал, что читателей в деревне было много.
В те годы топливо для домашних печей было в дефиците. Березовые дрова удавалось приобрести далеко не каждому. Да и с ольховыми, менее калорийными, дело обстояло не лучше. Вот и топились хворостом из окрестной кустарниковой растительности. Зато берега речек, поля и обочины дорог никогда не зарастали. Русло Луговки (в Кокорине ее называли «кокоринской речкой») было настолько чистым по берегам, что весной мы со сверстниками плавали по речке на небольшом плотике. Ничто на берегах не мешало его передвижению по воде. Участок ниже моста по течению Луговки по негласному соглашению считался закрепленным за бабой Нюшей. Это благодаря ее добросовестному труду речка не зарастала, а возле ее дома постоянно можно было видеть штабели из связанного в пуки хвороста. Топоры в деревне точились исправно.
К следующему дому подхожу с грустными воспоминаниями. Собственно, дома нет уже третий десяток лет. Ни дома, ни надворной постройки. Даже березу, довоенную еще, которая росла в углу садика, кто-то спилил на дрова. А принадлежал этот дом моим родственникам, в частности, Павлу Герасимовичу Герасимову, моему двоюродному деду по маме. Павел Герасимович оставит жену Анастасию с двумя детьми: Иваном 20-го года рождения и Валентином 1923 года рождения и женится на псковичке. Известно, что с ней он прожил оставшуюся жизнь и похоронен на псковском кладбище. На моей памяти, бабы Насти уже не было в живых, а семью Герасимовых представляли вдова Ивана, тетя Шура, и четверо ее детей. Старший. Женя, по тем годам не запомнился, но есть более поздние воспоминания о нем, Нину тоже помню смутно, а Тасю и Галю часто вспоминаю. С ними прошло мое детство. Женя после службы в армии не вернулся в родные места. Говорили, яко бы с его слов, что солдатам-ракетчикам, побывавшим на Кубе в начале шестидесятых годов, запретили возвращаться по домам и предложили на выбор несколько городов. Женя выбрал Красноярск, где у него образовалась семья. Позднее, они перебрались в город Березовский в Кемеровской области. Году в 1977 довелось побывать у них в гостях. В двухкомнатной квартире в пятиэтажном доме на берегу таежного ручья проживали он и его дочь. К сожалению, имени ее не запомнил. Женя окончил автомобильный техникум и работал автомехаником в транспортном управлении на одной из угольных шахт. Нина,
еще в пятидесятые годы, после окончания семилетки уехала с подругами «поднимать целину». Тася училась в Псковском торгово-кооперативном техникуме, потом вышла замуж и живет в Пскове. Там же живут ее дети. Судьба привела ее в лоно церкви, которой моя троюродная сестра посвящает себя уже многие годы. Признаюсь, не видел ее много лет, с шестидесятых. А младшая, Галина, осталась с мамой, выучилась на повара-кондитера, долго работала в столовой турбазы, когда она располагалась в Ворониче. Потом трудилась в совхозе имени А. С. Пушкина. В начале восьмидесятых, уже после смерти Александры Михайловны, вместе с мужем Владимиром, переехали в новый кирпичный дом в микрорайоне на «Бахарихе», где и проживала до своей смерти. Умерла она в 55 лет, от болезни сердца.
Белкина Катя, Галина Ивановна и Тамара Федоровна Герасимовы.
Дочь Галины Оля стала медицинской сестрой, вышла замуж за Коротоножкина Александра Валерьевича, офицера МВД, и спустя несколько лет в связи с переводом мужа на службу в другом районе продала дом в Кокорине. Старый же дом, послевоенный, сменил нескольких хозяев и в конечном итоге разрушился. Сейчас место, на котором он стоял, пустует и зарастает. Иван Павлович, отец Галины, погиб при невыясненных обстоятельствах в самом начале пятидесятых годов. Фронтовик, по профессии бухгалтер, он оформлял сдачу крупного рогатого скота в г. Острове и однажды не вернулся домой. Позднее его нашли убитым у дороги в нескольких километрах от Кокорина. Его брат Валентин тоже воевал и вернулся с войны инвалидом первой или второй группы из-за ранения в голову. Рассказывали, что у него часть черепа заменяла металлическая пластина. Поэтому он постоянно носил головной убор. Впрочем, встречаться с ним приходилось только раз в году, когда он приезжал на несколько дней из Подмосковья, где у него была семья: жена Галина и сын Владимир.
Герасимов Валентин Павлович. Фронтовая фотография
Оба брата Герасимовы отмечены государственными наградами за воинскую доблесть, мужество и героизм. После увольнения из армии Валентин Павлович жил с мамой, братом и племянниками. Дети подрастали, и надо было думать о собственном жилье. На лечении в одном из подмосковных санаториев познакомился с женщиной, которая вскоре стала его женой. Валентин Павлович переехал к супруге и последующие годы его жизни прошли вдали от родных мест. Но он всегда помнил о родственниках и при первой же возможности приезжал в Кокорино навестить их и оказать посильную помощь по хозяйству.
Герасимов
Валентин Павлович
Дата рождения
__.__.1924
Место рождения
Псковская обл., Пушкино-Горский р-н, д. Кокорино
Наименование награды
Орден Отечественной войны I степени
Министр обороны СССР
Наградные документы на Герасимова Валентина Павловича
Карточка выбытия из госпиталя в г. Молотове. 1944 год.
Валентин всячески помогал семье покойного брата. Благодаря его участию, в доме у тети Шуры появились в разные годы патефон, потом приемник с проигрывателем пластинок, а в середине шестидесятых годов и телевизор. Но это только видимая помощь. На самом деле она была гораздо шире и включала в себя, кроме прочих, и финансовую. Помогали этой семье, кто чем мог, и кокоринские родные. Тетя Шура отдала работе в колхозе и воспитанию детей все свое здоровье и силы и ушла из жизни рано, едва достигнув пенсионного возраста.
Колхозная бригада Каменец-Кокорино-Воронич-Шаробыки-Новая Березовка.
Фото начала 60-х годов 20 века.
Следующий по порядку дом сохранился, правда, уже видоизмененным дважды. В середине шестидесятых он перестраивался, расширялся, в 2010-х годах обновился за счет внешней обшивки сайдингом и добавлением венцов с его сруб. Этим занималась семья внучки первоначального владельца дома Александрова Федора Александровича Ольги Владимировны. У Ольги сейчас фамилия мужа, а девичья была Иванова, по отцу. Володя трагически покинул этот мир в самом начале восьмидесятых. Не сложилась жизнь и у его жены, единственной дочери Федора Александровича. Она так же безвременно умерла. Ольгу воспитывали дед с бабой Натальей. Вслед за дочерью не стало и бабы Натальи. А Федор дожил до середины девяностых. Война сделала его инвалидом вследствие ранения в руку, награжден боевым орденом Отечественной войны 2-й степени.
Александров
Федор Александрович
Дата рождения
__.__.1908
Место рождения
Псковская обл., Пушкино-Горский р-н, д. Кокорино
Наименование награды
Орден Отечественной войны I степени
Сведения о награждении Федора Александровича вторым орденом -
орденом Отечественной войны 1 степени
Похоронен Федор Александрович в фамильной старинной могиле на кладбище в Ворониче рядом с фундаментом Воскресенской церкви. Там же покоится прах его предков – коренных кокоринцев. Старший внук его, Александр, стал водителем и работает на автобусе в средней школе им. А. С. Пушкина в Пушкинских Горах.
В следующем доме и сегодня жизнь продолжается. А строил этот дом Кузнецов Иван Михайлович. В тридцатые годы судьба занесла его семью в Ленинград, но в июне сорок первого, накануне войны, они вновь поселились в Кокорине. Об этом вспоминает дочь Ивана Михайловича, Людмила Ивановна, и подтверждает ее слова паспорт ее мамы Зинаиды Ворфоломеевны. Он выдан по прибытию в Пушкиногорский район буквально за день до начала войны.
Довоенный паспорт Кузнецовой Зинаиды Ворфоломеевны
с отметками немецкой комендатуры
Иван Михайлович всю свою трудовую жизнь работал шофером. В армию не призывался по медицинскому заключению о заболевании. Есть справка Райвоенкомата о том, что Иван Михайлович Кузнецов из д. Кокорино признан негодным к прохождению воинской службы. Справка составлена в 1944 году после освобождения района от оккупации немцами. Вставить справку Как уже было сказано, у них росла дочь Людмила. Если помните, с воспоминаний о ее свадьбе я начал этот рассказ. Иван Иванович и жена Федора Александровича состояли в родстве и до постройки дома жили у родственников. Людмила Ивановна оставила интересные воспоминания о годах оккупации и о своих земляках. К сожалению, тяжелая скоротечная болезнь оборвала ее жизнь ровно через год со дня нашей с ней встречи. К счастью, удалось записать некоторые из ее воспоминаний на видео. ВСТАВИТЬ ФОТО Л, И, К ним приезжал отдыхать в летние месяцы их приемный сын из Ленинграда, Борис. А у Бориса был мальчик Володя, самый близкий мой друг с раннего детства. Лет с пяти мы с ним ежегодно встречались и подолгу играли. Расставания с ним в конце лета всегда были грустными. Так не хотелось разлучаться. Как ни странно, помню об этих прощаниях с ним и сейчас. Володя получил в школьные годы тяжелую травму, упав с качелей в городском парке. У него замедлился рост, а в возрасте лет двадцати пяти он заболел и умер. Жили они на Черной речке в Ленинграде. Володя знал много анекдотов, в том числе и про Пушкина. Возможно потому, что жил в таком месте. А у Людмилы Ивановны и Владимира Кузьмича родились два сына, в 1958-м и в 1962-м годах. Старший Борис после окончания средней школы в Пушкинских Горах поступил в военное училище, если не изменяет память, где-то в Литве. Но проучился там недолго, закончил только первый курс. Его привезли на родину в цинковом гробу. По официальной версии произошла остановка сердца во время выполнения марш-броска. Второй их сын, Виктор, проживает в дедовском доме, занимается столярной работой, выполняет индивидуальные заказы на садовую мебель, предметы из дерева для бани, оконные рамы и дверные заполнения. Благодаря ему, дом не просто продолжает жить, но и «омолаживается» с каждым годом все больше и больше. Строительную профессию Виктор выбрал сразу после окончания школы, поступив в Псковский политехнический институт. Но учиться не стал, ушел в армию. А потом приобретал рабочие специальности в сфере строительства. Они с супругой и дочерьми продолжают вести и крестьянскую жизнь, содержат домашний скот, в том числе двух коров. Для семейного бюджета доходы от реализации молочной продукции неплохое подспорье.
Дом Кузнецовых и наш, следующий по порядку дом, разделяла низина, почти все лето напитанная водой. Сырой участок был. Пробовали копать колодцы и пруды для отведения воды, канаву с железобетонной трубой через дорогу уложили, и все безрезультатно. Подсохнет чуть-чуть, а после первых же дождиков земля снова накиснет. В конце семидесятых, в связи с развертыванием жилых домов строительства на горе Бахариха в промежутке между домами построили дорогу, начало новой улицы в деревне, а под ней устроили трубопереезд. На дороге уложили слой асфальта. Нам же и соседям появилась возможность подвозить к усадьбам дрова, сено и прочие необходимые в сельском хозяйстве грузы. Не боясь забуксовать в вековом болоте. Про прадеда написал немало, теперь расскажу о своем деде Николае Герасимовиче. Он родился в 1892 году в Кокорине. Еще в детские годы каким-то образом оказался в Петербурге, где обучился сапожному ремеслу. Да не как ни будь! Приходилось видеть и даже носить сшитые им аккуратные сапожки. Видел и ботинки, не уступающие по внешнему виду изготовленным на фабрике. Когда в Петрограде начались волнения, дед Николай по вновь построенной железной дороге вернулся домой. Может быть, в связи с переездами он не попал на фронт в 1914-1917 гг. По возвращению женился на моей бабушке Марии Георгиевне. У них родились две дочери: Нина и Александра. Александра – это моя мама. А Нина умерла от болезни в раннем возрасте. Забегая вперед, скажу, что все они, и дед с бабушкой, и мама с тетей, покоятся в одном месте, там же, где родители и прародители деда Николая, на Воскресенском погосте в д. Воронич. Дед сначала крестьянствовал, а потом устроился работать на почту. Он владел грамотой и через какое-то время получил должность. Насколько мне известно, отвечал за почтовые отправления. Повышению по службе предшествовали разные курсы. Почта находилась в ведении Комиссариата внутренних дел и работа там была построена не как-нибудь. После освобождения района от оккупации в 1944 году дед снова вернулся на почтовую службу и работал до 1949 года, до самой смерти.
Дед Николай Герасимович за работой. 1945 год
Еще перед войной он получил инвалидность по болезни, сказались переезды с места на место. Не так-то просто было переселяться вместе с домом и со всем нажитым хозяйством. Вот и надорвался Николай Герасимович. А после войны окончательно заболел. Держался на ногах, сколько мог, да недолго это продолжалось. В 1949-м его не стало. Но сохранился дом, построенный его руками. Не без помощи других, разумеется. Бревна для сруба брали из немецких бункеров. А бункера частично располагались в михайловском лесу, а частично за озером Каменец. За озером разбирали эти сооружения по бревнам, подтаскивали на самый берег, к воде. Там вязали плоты, которые переправляли через Каменец. На другом берегу цепляли бревна веревками и на себе тащили на место строительства. Из Михайловского таскали на коровах. Иногда выделялась лошадь. Бревна не были бесплатными, за них надо было платить государству. На постройку домов выделялась ссуда. Люди старались побыстрее погасить ее, вносили деньги в суммах, болишь, чем предписывалось договором. А когда практически долги были погашены, вышло постановление Правительства, объявившее финансовую амнистию. Но, главное, люди строились. Так делали все кокоринцы, чьи дома были сожжены в 44-м. И не только жители Кокорина. Конечно, было не до роскоши, большинство построек скорее напоминало садовые домики конца прошлого века, но все же был кров, была надежная и, главное, своя крыша над головой. Люди не скрывали своей радости. Она была всеобщей. Радовались те, кто перебирался из землянок и чужих изб в свои, построенные, а вместе с ними и те, под чьими крышами в течение нескольких лет буквально друг на друге зимовали погорельцы.
Колхозная бригада Каменец-Кокорино-Воронич-Шаробыки. Начало 60-х годов 20 века.
Жить становилось лучше, жить становилось веселее. Не стало деда Николая и семья лишилась единственного мужчины. Но через год демобилизовался из армии двадцатипятилетний сержант, который на долгие годы связал свою судьбу с судьбой мамы, они поженились. Свадьбы, понятно, никакой не было. Расписались, как тогда говорили, в районном ЗАГСе, и зашли по пути домой к местному фотографу. Эта фотография хранится в нашем семейном архиве. В пятьдесят первом в их молодой семье родилась дочь Людмила, а спустя три года и автор этого рассказа.
За домом Герасимовых-Васильевых перед войной построились Фомичевы, Настя с Петром и его сестра Шура. Точнее, Анастасия Алексеевна жила под своей фамилией. Алексеева. С Петром их поженили родители. Петр часто болел еще в молодости, поэтому на воинскую службу не призывался. Во время войны вместе с ними проживала сестра Петра, Александра Михайловна Цыбиногина (Фомичева) с сыном Юрой. (Судьба ее мужа неизвестна. Возможно, он погиб на войне). Она жила в Кокорине и в начале шестидесятых годов. Ее сын Юрий окончил лесотехническую академию в Ленинграде и был назначен лесничим в Михайловское. Там ему построили дом и вся семья его вместе с матерью перебрались на кордон в Бугрове. Юра в конце войны получил серьезные увечья. Ему оторвало взрывом часть руки. С детства он считался отменным плясуном. Стоило заиграть по радио или на гармони веселую музыку, как он тут же пускался в пляс. У Юры с женой Ларисой родились трое детей. Старший Андрей, а за ним двойняшки Олег и Ольга. А Петр умер еще во время войны, вскоре после рождения в 1943 году дочери Алены. Возвращаясь несколько назад, к рассказу о Кузнецовых, замечу, что Фомичевы, Петр и Александра, состояли в близком родстве с Иваном Михайловичем. Петр и Иван Михайлович были двоюродными братьями. В 44-м изба Фомичевых была уничтожена во время артобстрела и тете Насте, вдове при двух детях (старший Леонид родился в 1933 году) пришлось заново строиться. Сил и материала не было, строили из железнодорожных шпал. Помогали, вероятно, и Фомичевы: Александра и другие родственники. Позднее дом перестраивался еще раз, теперь уже из нового леса и была сделана пристройка к дому. Тетя Настя родилась и жила до замужества в д. Палухново, а в Кокорино вышла замуж. Помнится, тетя Шура Фомичева-Цыбиногина курила папиросы «Беломор». В те годы курить «Беломор» считалось престижным. Курила, что называется, «красиво». Выходила во двор, присаживалась на каменное крылечко, не спеша доставала из радикюля папиросы и спички и начинался процесс раскуривания. Так же не спеша вынимала одну папиросу, долго крутила ее пальцами, стучала мундштуком по папиросной коробке и только после этого зажимала ее между тонких губ. Затем потрясала коробком в воздухе, убеждаясь в наличии в нем спичек, доставала одну из них и замедленным движением проводила головкой спички по боковой грани коробка. Мальчишкой, не раз наблюдал за этим процессом. Привлекало внимание и то, как тетя Шура выпускала изо рта дым. Он тонкой струйкой поднимался вверх, образую по пути многочисленные кольца разных размеров. И сама курильщица тоже с интересом рассматривала их, явно получая наслаждение от увиденного. И вообще, кроме курения, у тети Шуры Цыбиногиной было много мужского. Например, походка. Она шла, как будто маршировала. И речь ее тоже отличалась от разговорной речи бабушки, мамы и других женщин, была отрывистой и даже немного резкой. Впрочем, отдельные названные черты были присущи и ее двоюродному брату Ивану Михайловичу. Такие, например, как бросающаяся в глаза чрезмерная конкретность и излишняя категоричность в суждениях. Теперь все это в далеком прошлом. Нет прежних обитателей дома, а единственная наследница, Аля, проживает в Латвии и на родину приезжает, как правило, летом на три-четыре недели. Скосит траву в садике и вокруг осиротевшего дома, навестит немногих оставшихся в живых подруг детства и бывших соседей, и снова отправится на свою новую родину. Впрочем, гражданкой Латвии она так и не стала. Есть такая категория: люди без гражданства. Алену судьба не баловала. Как уже сообщалось, росла она без отца, со старшим братом и мамой. Была еще девочка в их семье, но еще маленькой умерла. Окончила школу в Пушкинских горах, а за ней педагогический институт в Пскове. Забегая вперед, скажу, что многие кокоринцы продолжили школьное образование в ВУЗах и техникумах. Особенно много среди них таких, кто избрал для себя профессию учителя. Еще в предвоенные годы деревенские девчата поступали учиться в учительские и педагогические институты. Среди них была и наша мама, Александра Николаевна. Но это отступление. Алена распределилась на самый край земли, в Магаданскую область. Край чукчей и сталинских лагерей. Преподавала в сельской школе-интернате биологию и химию. Там и замуж вышла. Ее избранником стал латыш по национальности, сотрудник НИИ «Геологии и геофизики» из предместья Риги Саласпилса. У них родилась дочь Ингрид. Имя, созвучное с латышским «Ингрида». Через восемь лет жизни в Магаданской области, Алена с маленькой дочерью перебралась в Саласпилс, где живет и поныне. Муж продолжал работать в институте и однажды в сильную пургу при выполнении каких-то работ заблудился в буране и замерз. Отыскали его только в начале лета, когда растаял снег. Так и Алену постигла участь вдовы. Ингрида вышла замуж за выпускника Рижского института гражданской авиации, родила от него дочь Элину и тоже овдовела. Муж погиб в авиакатастрофе. Вот и живут сейчас: бабушка, мама и выпускница финансового университета внучка Элина. Все, в том числе и бабушка, продолжают работать.
Еще одно отступление. В процессе сбора материалов по истории Кокорина и его жителей записал беседу с Аленой. Одно из ее высказываний очень понравилось мне и тогда же возникла идея сделать аналогичную работу в видео формате. И это высказывание представить в качестве эпиграфа к ней. Но пока это только планы. Хотя работа и в этом направлении движется и появились записи новых встреч. Их набралось около десятка.
От садика тети Насти сохранились четыре или пять яблонь и несколько кустов крыжовника. Под окнами дома, с восточной стороны его, по весне зацветают множество расплодившихся разноцветных тюльпанов. Этим домом заканчивается старинная, центральная улица деревни.
Далее следует коротенький переулок, который хочется назвать переулком Ивановых. Там по-прежнему стоят два дома, один из которых чуть ли не ровесник 20-го века. Сохранились они и по сей день. А рядом с самым старым строением в деревне вознесся к небу просторный двухэтажный современный особняк с мансардой. Его строит внук одного из владельцев старого дома Ивана Ивановича Иванова, московский инженер Эрик Васильев. Иван Иванович прошел три войны, о чем свидетельствуют его боевые награды. Был ранен, не избежал и плена, но выжил и пушкиногорцам запомнился как безотказный, знающий свое дело ветеринарный доктор. Эту профессию он получил еще в начале 30-х годов в армии и остался верен ей на всю свою жизнь.
Наградной лист на Иванова Ивана Ивановича
Приказ о награждении орденом Красной Звезды
По его стопам пошел и сын, Геннадий Иванович, который окончил Ветеринарный институт в Ленинграде. Иван Иванович трагически погиб в день тридцатилетия со Дня Победы, в 1975 году. Погиб в автомобильной аварии. Сын Геннадий жил в Петербурге, до пенсии работал в Военно-морской медицинской академии. Некоторое время я был прописан у них в кооперативной квартире по улице Гагарина и, благодаря этому, не был отчислен из института. С пропиской в Ленинграде у меня возникли сложности и я получил предупреждение об отчислении, если не пропишусь в Ленинграде в кратчайший срок. К сожалению, в 2015 году не стало и Геннадия…
Каждый раз, приезжая в Кокорино, смотрю на эту новостройку и радуюсь: этот участок старой деревни будет жить долгие годы! И завидую. Завидую потому, что часто вспоминаю слова Алены Петровны о том, что где бы она не жила, ее всегда тянет к этому месту. К месту, где она родилась, и где прошло ее трудное, и все же счастливое детство.
Другую половину этого дома занимала семья Петра Ивановича. Здесь жили сам хозяин, его жена Аккулина Михайловна, «баба Куша» и их дочь Мария Петровна. Был и сын, но он еще в детстве умер от болезни. Возможно, еще до войны. Мария Петровна в 1950-м году вышла замуж за Федорова Алексея Федоровича, в прошлом военного моряка-североморца. У них родились два сына: Николай Алексеевич 1951 г.р. и Михаил Алексеевич, 1956 года рождения.
Петр Иванович в 1914 году. В немецком плену с сыном хозяина
Семья Ивановых (Фокиных) в сороковые годы.
Мария Петровна, сын Николай и Акулина Михайловна. Коля – студент техникума.
Иванов Илларион Иванович. Канун войны
Дом братьев Ивановых Петра и Ивана. 2015 год
Сразу за домом Ивана Ивановича и Петра Ивановича виден ухоженный участок Михаила Ивановича, их старшего брата. Позднее в нем жил с женой сын Михаила Ивановича, Павел Михайлович с супругой Александрой Андреевной, тетей Шурой (вот сколько женщин с именем Александра одновременно проживали в одной небольшой деревне!). Михаил Иванович, так же как и его брат, Петр Иванович, участвовал в Первой мировой. Был в плену, из плена, как истинный крестьянин, привез косу, вилы и еще кое-что из хозяйственного инвентаря. Вилы сохранились, о них мне рассказал внук Михаила Ивановича Юрий Павлович Иванов. В конце 20-х годов Михаил Иванович построил этот дом. К тому времени у них с женой Татьяной было уже трое детей: сын Павел, дочери Таисия и Людмила. Все трое после войны стали учителями.
Акулина Михайловна с Таисией Ивановной. Фото Федорова Н.А. 60-е годы
На момент настоящего изложения в живых осталась только Людмила. Она живет в северной области, то ли в Вологодской, то ли в Архангельской, и по состоянию здоровья давно не приезжала на родину. За дедовским домом присматривает внук Юрий Павлович, призывая на помощь, при необходимости выполнения сложных или тяжелых работ своего брата Владимира из Петербурга.
«Дедовский дом» Юрия и Владимира Ивановых. 2015 г
Там же, в Северной столице, живет их двоюродный брат, сын Таисии Михайловны, Владимир Анатольевич. С ним нас в детские годы связывала нешуточная мальчишеская дружба. Мы с ним ровесники, как и с Владимиром Павловичем. А с Юрием Павловичем учились на одном факультете в Военмехе. Тогда он назывался Механический институт. Разговор с Юрой я тоже записал на видео. Для непосвященных может показаться, что эта запись не что иное, как досужая беседа двух пенсионеров. Для меня и содержание записи, и сами встречи с земляками представляют особую ценность. В них не просто голая информация, в них воспроизведение событий давних лет, воссоздание портретов окружавших нас людей, сама атмосфера того времени. Отец Юры и Володи, Павел Михайлович, был призван на службу в армию и отправлен на фронт летом 44-го. На фронте Павлу Михайловичу из-за ранения ампутировали ногу и он прожил оставшиеся годы инвалидом. Вернулся домой с орденом и медалями и поступил в педагогический институт на факультет математики. Учился на заочном отделении и одновременно преподавал там, куда его посылали органы образования. В частности, в Гарайской школе в Островском районе. Школа размещалась в частично сохранившемся дворянском доме баронов Розенов. Тех самых Розенов, с предками которых был знаком Пушкин, стараниями которых поддерживалась и реконструировалась усыпальница нашего великого поэта. В этой школе учились Юра и Володя. В старших классах Юра перевелся в Пушкинские Горы, а заодно окончил и музыкальную школу, которая находилась тогда в монастырском Братском корпусе. Юра прекрасно владел баяном и кокоринцы с удовольствием слушали в его исполнении разные музыкальные произведения, когда он выходил на крылечко дедовского дома и готовился к очередному уроку по специальности. Эти его «концерты» запомнились и мне. Юра занимается выращиванием саженцев плодовых деревьев и уделяет этому занятию много времени и сил. Благодаря его заботам, довольно большой земельный участок на усадьбе деда Михаила не пустует и не зарастает бурьяном. К концу лета и ранней осенью здесь можно угоститься не только уникальными сортами яблок, но и отведать вкуснейших груш. А какие смородина и крыжовник растут под окном дома!
Остался еще один переулок, без описания которого картина послевоенной деревни была бы не полной. Усадьбу «Холодник» не включаю в состав Кокорина, да она никогда к Кокорину и не принадлежала. Про нее есть отдельный очерк, который является как бы продолжением настоящего повествования и называется «Междуречье». Речь пойдет о переулке, который на протяжение многих лет связывал Кокорино с соседней, не менее старинной деревней Каменец. На картах начала прошлого века можно, присмотревшись, заметить в этом месте несколько точек, обозначавших по правилам топографии того времени избы или придомовые участки. К сожалению, качество карт и их древность не позволяют все изображенное на них разобрать. Но это не меняет дело. Сейчас речь идет о довоенном и послевоенном расположении построек и об их хозяевах. Как вспоминает родившийся в этом переулке Анатолий Павлович Катаев, на его памяти в первой избе от дороги, сразу за мостом через речку Холодник, жила Сидорова Федосья Сидоровна – «баба Феня» - с дочерью Клавдией и внуком Никитой Милихиными. Милихин – это фамилия мужа тети Клавы Николая. Он работал директором районного Дома культуры, прекрасно играл на баяне и аккордеоне. Был автором Гимна Пушкиногорского района. В их доме часто собирались гости из Пушкинских Гор. Иван Иванович Петров из деревни Кошкино вспоминает, что, будучи водителем председателя колхоза им. А. С. Пушкина, не раз приезжал вечерами к Милихиным на колхозном «козелке», «под завязку» набитым пушкиногорской молодежью. Среди постоянных гостей вспоминал и Зинаиду Михайловну Алексееву, еще незамужнюю, в то время учительницу или пионервожатую средней школы в Пушкинских Горах. И пару Егоровых: Дмитрия и Валентину Николаевну, будущую заведующую детским садиком. Молодежь выходила на лужайку на берегу речки Холодник и устраивала там танцы. Вот таким «популярным» был первый дом в этом небольшом переулке. Году в 65-м или 66-м Клавдия с сыном уехали на жительство в Псков, куда перевели ее мужа и отца Никиты. Перед отъездом она работала бухгалтером во вновь открывшейся школе-интернате. С Никитой мы часто вместе играли в детстве, но больше всех он дружил тогда с Верой Александровой из Холодника. Они и в одном классе учились в школе. После отъезда Никиты видеть его мне не доводилось. Сохранилась фото, сделанное Федоровым Толей, Анатолием Васильевичем, которого не стало в двухтысячных годах. С Толей и с его сестрой Верой мы учились в одном классе в музыкальной школе у одного педагога Александра Ивановича Бушуева. Вера Васильевна и принесла мне это фото. Подробности той съемки не сохранились в моей памяти. У бабы Фени был еще сын. Павел. Он погиб на войне.
На снимке – мы с Никитой Милихиным. 1964 год
Общие знакомые рассказывали, что Никита окончил исторический факультет Псковского пединститута и продолжал жить в Пскове. В школе он был отличником и подавал большие надежды. После смерти бабы Фени и отъезда Милихиных на новое место жительства их избу купили Богдановы. После Богдановых в доме поселились Миленины. Старшая из них и сейчас проживает там.
Со следующим домом мой род связывает суровые условия послевоенной жизни и теплые человеческие отношения. Вернувшись с немецкой выселки на запад, мои родные обнаружили на месте своего дома гору обуглившихся бревен. Точнее, того, что до пожара было бревнами. Стояло лето. Середина июля. Пока тепло, можно было ночевать во времянках, как именовались шалаши – полуземлянки. Грунтовые воды там проступали близко к поверхности земли, поэтому глубокие землянки копать было невозможно. А что делать, когда наступят холода? Этот вопрос беспокоил большинство жителей деревни. Ответ на него дали хозяева уцелевших изб и других построек. Они разместили всех «погорельцев» по своим избам, баням, гумнам. Там, где можно было обогреться и обсохнуть. Мои родные поселились у тети Нади Осиповой (Михайловой), солдатской вдовы, и жили у нее в зимние месяцы до того дня, когда появилось собственное жилье. Этот срок растянулся даже не на месяцы, а на годы. Тетя Надя жила одна. Ее дом случайно уцелел, не смотря на то, что на усадьбе располагалась минометная батарея немцев. Отсюда велся обстрел позиций наших войск с весны по июль 44 – го года. Соответственно, наши артиллеристы и авиация наносили ответные удары по расположению артиллеристов и минометчиков. Не исключено, что именно в результате таких артиллерийских «дуэлей» и сгорели большинство деревенских домов. У тети Нади, как мы ее называли, когда-то была вполне счастливая, по крестьянским понятиям, жизнь. В двадцатые годы у них с мужем Петром Осиповым родились двое детей-сыновей. Ничего, казалось, не предвещало беды, когда в один из летних дней, в Троицу, не случилась с мальчишками трагедия. По недосмотру жены брата, оба малыша утонули в одном из «мочил». Так назывались большие и глубокие ямы для замачивания льна. Началась война, и Петра призвали на военную службу. Он прошел всю войну и победу встретил в Германии. Там произошла встреча братьев Петра и Ивана Осиповых. Братья ехали разными эшелонами и прощались не надолго. По возрасту их обоих увольняли в запас, так что вскоре их ждала встреча на родной земле. Но встрече этой н6е суждено было быть. Эшелон, в котором возвращался в Советский Союз Петр, под Варшавой был обстрелян то ли белополяками, то ли выходившими из окружения немцами. Петра тяжело ранило и в августе 45-го он умер в военном госпитале в Польше. Там же и похоронен. Удалось найти в архивах место захоронения его на братском кладбище. Сейчас там воинский мемориал. Его фамилия и инициалы выбиты на каменной стеле на двух языках. А в списке безвозвратных потерь младший сержант Петр числится, как умерший от ран.
Под номером 12 значится Осипов Петр Осипович
«Мл. сержант П. Осипов. 1945» Стела на братской могиле в Польше
Тетя Надя осталась одна. Возможно, с тех послевоенных лет и сложились с ней теплые отношения у моих родных.
Помогал деду Николаю в строительстве дома демобилизованный из армии Павел Петрович Катаев из деревни Воронич. Жил в этой старинной деревне, а по средневековому – городе Воронич, большой род Кащаевых (Катаевых). Существует в их роду поверье или легенда, что начало рода уходит вглубь истории ко временам татаро-монгольского ига. И что фамилия или прозвище основоположника рода, татарского мурзы, была «Кашай» или «Катай». Так вот, Павел Петрович рубил дом у моих родных и познакомился с Надеждой. Он тоже был одинокий и вместе они создали семью. В 1948 году у них родился сын Анатолий. А спустя десятки лет, уже в другом поколении, как бы в продолжение тех послевоенных отношений, образовалась новая связь между родами Васильевых и Катаевых. Внучка Васильевых Иванова Мария Владимировна и внук Катаевых Катаев Андрей Анатольевич стали мужем и женой. Павел Петрович за участие в Отечественной войне отмечен правительственными наградами. Он строил мосты и возводил переправы для наших войск. Там и получил профессию плотника.
Награждение Катаева Павла Петровича медалью «За боевые заслуги»
К сожалению, после смерти старших Катаевых, на рубеже 2000-х годов, дом, приютивший моих родных в послевоенные годы, по какой-то причине сгорел. В нем постоянно никто уже не жил, поэтому большую часть времени он оставался без надзора. Вполне возможно, что был совершен поджег. В те годы такое случалось в районе не раз. Но уцелел садик, и сегодня родовая усадьба ухожена стараниями Анатолия Павловича.
Далее, ближе к Каменцу, в одно время с Петром Осиповым построился его брат Иван Осипович.
Супруги Осиповы: Иван и Евдокия
У них с Евдокией был взрослый сын Егор. И его не миновала участь оказаться на фронте в годы войны. И не просто сражаться, но и сложить там голову в одном из боев. К сожалению, о нем пока нет информации из военных архивов. Известие о его гибели получили уже после войны. Так и прожили до самой смерти Иван Осипович с Евдокией вдвоем. Правда, была у них родственница, племянница в Ленинграде, кажется, Тетя Шура. А у нее двое детей, сын Сергей и дочь Надежда. В детские годы Сергей часто приезжал к деду с бабой на летние каникулы. Рассказывали, что он после окончания ЛИСИ работал в юго-восточной Азии, кажется, в Индии, строил там какие-то объекты. Он хорошо владел английским языком. Мне сказали, что его нет в живых. Подробностей его жизни и смерти не знаю. А сестра его, Надежда, дом в Кокорине продала, а купила дом в Шаробыках, под дачу. С ней очень хотелось бы встретиться и поговорить Меня она, возможно, не помнит, но родителей моих знать должна. А дом Ивана Осипова, как называли его в деревне при жизни, продолжает служить людям.
Замыкает и переулок, и деревню еще один дом. Он перестроен, но усадьба, на которой жили в послевоенные годы, сохранилась. С довоенных лет хозяевами ее были баба Даша с сыном Анатолием Ивановичем Екимовы. В 1944-м Анатолий Иванович вступил в партизанский отряд в бригаду А. В. Германа. Позднее служил в СА.
Анатолий Иванович Екимов 1949 г
Анатолий женился на Павловой Любви Павловне из Каменца и построился в 1-м Тригорском переулке на Меховее. А баба Даша продолжала жить в Кокорине, в том доме она и умерла. Потом в нем жил с родителями Дмитриев Николай, 1955 гр, в будущем подполковник. Позднее дом был разобран и бревна распилены на дрова. А на его месте кто-то построил другой дом, где сегодня живут цыгане не в одном уже поколении. В послевоенные и шестидесятые годы цыган в деревне не было. Кстати, сразу за последним домом протекает небольшой ручей, берущий начало у бывшей железнодорожной станции «Тригорская», из родников на пологом склоне. Он-то и обозначает границу между старинными деревнями Каменцем и Кокорином. А впадает тот ручей в известную уже речку Холодник в каких-нибудь ста метрах от Каменского озера.
Просматривая видеозаписи воспоминаний Людмилы Ивановны Кузнецовой, обратил внимание на прозвучавшую в ее рассказе фамилии. Филиппов. Он и его жена, по словам Людмилы Ивановны, тоже жили в Кокорине. До войны. Он, Филиппов, был на фронте, а жена его была послана на разминирование и погибла во время взрыва в Кокорине в 44-м году. Вернувшись с войны, вдовец Филиппов женился на женщине из деревни Луговка и в Кокорино больше не возвращался. А дом, скорее всего, продал. Или он тогда еще не был восстановлен. Людмила Ивановна говорила, что стоял их дом ближе к Каменцу. Какой именно, она не помнила. Либо первый по тому переулку, либо последний.
В конце семидесятых годов прошлого века в государстве была принята Программа по освоению Нечерноземья. В село полились потоком немереные деньги и началось массовое жилищное строительство. Строились и новые деревни, но и старые, признанные перспективными, тоже расширились за счет новостроек. В числе таких оказалось и Кокорино. На некогда пахотном клине под названием «Бахариха» развернулось невиданное для этих мест строительство. На голом месте в течение двух-трех лет возникли сразу три новые улицы благоустроенного жилья. За этот период население «умиравшей» деревни увеличилось в разы и к началу девяностых составило четыреста с лишним человек. В основном новые дома заселялись переселенцам из других местностей. И стало Кокорино многонациональным и разноязычным. Не все прижились в наших краях, немало переселенцев уехало в другие места, а их дома отдали новым приезжим и местному совхозному люду. Статус деревни не изменился, хотя в последние постсоветские годы было проведено немало административно-территориальных реформ. Помнится, до шестидесятых годов 20-го века аншлаг с надписью «Пушкинские горы» находился перед поворотом на улицу Тригорская на Мехове. Потом его переместили за деревню Кокорино, в сторону Воронича. Туда, где когда-то была усадьба моего прадеда Герасима. Аншлаг представлял из себя п-образную металлическую конструкцию в форме развернутого транспоранта. Буквы надписи на нем были выполнены из светоотражающих стеклянных элементов-световозвращателей. В те годы все дорожные знаки выполнялись таким способом. Когда этот указатель перестал существовать, а попросту «исчез», затрудняюсь сказать. Но не помню, что бы когда-нибудь на въезде в деревню был знак с названием «Кокорино». Что касается «Холодника», то он с самого начала формально относился к поселку Пушкинские Горы. Его жители и голосовали всегда в районном центре. А сейчас, в результате самой последней реформы самоуправления, и Кокорино, и Пушкинские Горы, и многие деревни района в границах по реке Великая, правый берег, и реки Шесть до впадению в Великую, практически половина района, вошли в новое муниципальное образование – городское поселение «Пушкиногорье». При этом деревни остались деревнями. То есть, можно сказать, что на сегодняшний день жизнь и существование Кокорина продолжается. Конечно, из коренных кокоринцев в деревне не осталось ни одного человека. Нет и старожилов, проживших в деревне четыре-пять десятков лет. Пустуют некоторые дома из числа послевоенных построек. Время меняет не только возраст, но и облик и людей, и населенных пунктов. Будущее Кокорина за капитальными строениями, существующими и, возможно, будущими. Старое уступает место новому. Это диалектика. Каким будет Кокорино спустя годы – не знает никто. А моя задача сегодня – рассказать об его истории, о том, что скоро канет в небытие вместе с созидателями той истории. Это тоже естественный процесс и не должен вызывать тревоги. Хотелось бы, что бы , если не новые кокоринцы, то хотя бы потомки кокоринцев, чьи имена и фамилии прозвучали в этом непрофессиональном повествовании, знали и помнили, где и как жили их предки в далеком и не очень прошлом.
Здесь упоминались многие мои односельчане. Установить полный список людей, когда-либо родившихся и проживавших в деревне Кокорино за многие годы, немыслимо.
Разговаривая со старожилами, пытался узнать как можно больше подробностей из их жизни. Кто был из соседями в разные годы, с кем учились в школе и играли в детстве. Это дало дополнительные сведения о жителях деревни и во многом детализировало их быт и нравы. Не теряю надежды представить видео версию истории Кокорина, где и постараюсь показать записи моих встреч с бывшими жителями Кокорина, с кокоринцами-ветеранами.
Это мое повествование будет незаконченным, если не приведу некоторую статистику из истории Кокорина. Начну со святого: с защитников Отечества. Во все времена это звание особенно высоко ценилось на Руси, потому что в основе существования любого государства лежит его свобода и независимость, которую необходимо защищать.
Итак, вот список жителей и жительниц деревни, участвовавших в разные годы в войнах, которые вело Отечество:
Участники Первой мировой войны:
Герасимов Василий Герасимович, кавалер двух Георгиевских крестов, участник знаменитого «брусиловского прорыва»
Иванов Михаил Иванович, был в плену
Иванов Петр Иванович, был в плену
Участники Отечественной войны 1941-1945 гг:
Александров Василий Александрович (Холодник)
Александров Федор Александрович
Андреев Иван Андреевич
Андреев Михаил Андреевич
Бабурин (сын бабы Фени Бабуриной)…
Баранов Михаил …
Бобров Петр Матвеевич
Герасимов Валентин Павлович
Герасимов Иван Павлович
Герасимов Федор Герасимович
Екимов Анатолий Иванович
Иванов Алексей Гаврилович
Иванов Иван Иванович, участник трех войн: с финнами, в ВОв и в войне с Японией.
Иванов Илларион Иванович
Иванов Павел Михайлович
Козьяков Тимофей
Никифоров Павел Иванович
Столяров Сергей Васильевич
Осипов Григорий Иванович
Осипов Егор Иванович
Осипов Иван Осипович
Осипов Петр Осипович
Филиппов…
Цыбиногин…
Столярова Антонина Васильевна и ее муж Михаил, офицер КА – подпольщики
Кокоринцы, отдавшие свои жизни на фронтах:
Герасимов Федор Герасимович
Бобров Петр Матвеевич
Иванов Алексей Гаврилович
Осипов Петр Осипович
Иванов Илларион Иванович
Михаил, муж Антонины Васильевны. Убит фашистами в 1943 г как подпольщик.
Бабурин … (брат Бабуриной Зинаиды, сын бабы Фени Бабуриной)
Столяров Сергей Васильевич
Осипов Егор Иванович
Андреев Иван Андреевич
Андреев Михаил Андреевич
Цыбиногин (отец Юрия Цыбиногина)
Никифоров Павел Иванович, сын бабы Фени – Сидоровой Федосьи Сидоровны
Осипов Григорий Иванович, 1919. Погиб вместе с 97-й дивизией 24 июня 1941г УССР
Ведомость потерь с фамилиями Боброва Петра Матвеевича и Андреева Михаила Андр.
(жена Андреева М. А – Иванова Анна Ивановна)
Герасимов
Федор Герасимович
рядовой
Дата выбытия
18.09.1944
Страна захоронения
Эстония
Регион захоронения
Валгаский уезд
Место захоронения
Ыру с/с, д. Ыру
Откуда перезахоронен
Кеэни
Сведения о захоронении Герасимова Федора Герасимовича, 1908 г.р.
Сведения о захоронениях .Украина. Под номером 73 значится Осипов Егор Иванович
Сведения из госпиталя о смерти от ран Осипова Петра Осиповича
Информация о гибели Осипова Григория Ивановича
Информация о гибели Никифорова Павла Ивановича
Кокоринцы, погибшие при разминировании минных полей в 1944 году:
Кузьмин (Трофимов) Анатолий, подросток
Козьяков Николай, подросток
Филиппова, колхозница (имя неизвестно)
Андреев Анатолий, подросток
Настя…(фамилия пока неизвестна)
Кокоринцы, получившие ранения и контузии в годы войны и при разминировании:
Александров Василий Александрович, ранение в ногу, инвалидность, на фронте
Александров Федор Александрович, ранение в руку, инвалидность, на фронте
Герасимов Валентин Павлович, ранение в голову, инвалидность, на фронте
Герасимов Иван Павлович, множественные ранения, инвалидность, на фронте
Иванов Иван Иванович, ранения на фронте
Иванов Павел Михайлович, ранение в ногу, инвалидность, на фронте
Кузнецова Зинаида Ворфоломеевна, контузия и, как следствие, глухота- разминер
Козьякова Анастасия, контузия, глухота-разминер
Каждый раз, просматривая эти списки, жалею о том, что нет в деревне памятной доски или знака, на котором бы фамилии и имена этих людей были бы увековечены для сегодняшних и для будущих поколений кокоринцев. Да и люди нашего поколения едва ли знают всех упомянутых в этих списках поименно.
В двадцатом веке жизнь людей стремительно менялась. Революция и последующее строительство «светлого будущего» вызывали в людях небывалый ранее трудовой и патриотический подъем. Освоение целинных и залежных земель, небывалые по размахам комсомольские стройки, укрепление могущества страны – эти этапы в жизни государства нашли отражение и в судьбах кокоринцев. В той или иной степени немало односельчан причастны к этим свершениям. Взять, хотя бы, подъем Нечерноземья. Известно, что в пятидесятые годы, едва окончив семилетку, добровольцами уехали на целину Лида (Гордина), родственница бабы Нюши, жившая с ней, и Нина Ивановна Герасимова. На сибирской земле остался жить и работать механик по автотранспорту Герасимов Евгений Иванович. В ведущих конструкторских бюро в разные годы работали конструкторами Юрий Павлович Иванов и автор сего повествования. Народное образование района, области и страны усилили педагоги Антонина Васильевна Столярова, Антонина Васильевна Герасимова, Александра Васильевна Герасимова, Павел Михайлович Иванов, Таисия Ивановна Иванова, Людмила Ивановна Иванова, Иванова (Федорова) Мария Петровна, Алексеева Алена Петровна, Надежда Баранова (Столярова), Милихин Никита. Немалый вклад в экономику, здравоохранение и народное хозяйство России внесли специалисты лесного хозяйства Латыпова (Григорьева) Алена Алексеевна, Герасимова Алевтина Федоровна, машиностроители Герасимова Тамара Федоровна, Михайлова Вера Ивановна, медицинский работник Баранова Лидия Михайловна, лесоводы Боброва Галина Петровна, Боброва ….., фармацевт Кузьмина Людмила Ивановна, товаровед Иванова Лариса Ивановна, ветеринарный врач Иванов Геннадий Иванович, машиностроитель Иванова (Васильева) Рона Ивановна, ученый-агроном Катаев Анатолий Павлович, техник Игнатьева Вера Александровна, товаровед Герасимова Таисия Ивановна, хирургическая сестра Александрова Вера Васильевна, ученый агроном Сергеев Александр Иванович, техник-лесовод Федоров Николай Алексеевич, инженер-электрик Федоров Михаил Алексеевич. Были в деревне свои бухгалтера механизаторы. Свои почтальоны и почтовые работники. Свои бригадиры и директора. Свои журналисты и нянечки в детских яслях. Были пчеловоды и садоводы-селекционеры. В деревне не было и не могло быть бездельников. Зато были великие труженики, за копейки, а часто просто за спасибо отдавшие работе в сельском хозяйстве и в местной промышленности самое дорогое, что есть у человека: свое здоровье и свои силы. Что бы назвать всех их по именам, надо начать повествование с самого начала. С самого первого дома в деревне, с какой бы стороны не начать отсчет. Не пропуская ни одного дома, ни одного жителя деревни. Это будет справедливым. В любое время, в любых условиях наши земляки умели не просто выживать, начинать все сначала, но и развиваться, родить и воспитывать детей и оставить после своего ухода добрую память о себе.
КОКОРИНО и КОКОРИНЦЫ РАЗНЫХ ПОКОЛЕНИЙ
Герасимова Александра Николаевна Герасимова Агрипина Герасимовна
с дочерью Марией и внучкой Алисой
Антонина Васильевна Герасимова Мама и отец – молодожены. 1951 год
Герасимов Николай Герасимович Мама с внучкой Наташей
Федоров Михаил Алексеевич Акулина Михайловна (Иванова)
Валентин Павлович Герасимов Александра Васильевна Герасимова
Николай Герасимович Герасимов Ильина Анастасия (Козьякова)1920-е годы
Иванов Геннадий Иванович Кузнецов Иван Михайлович
Петрова Зинаида Петровна Осипов Иван Осипович
Кузьмина (Кузнецова) Людмила Ивановна
Иванова (Герасимова) Александра Васильевна. В этот день ей исполнилось 90 лет.
Такая отметка делалась в предвоенные годы в паспортах граждан, проживающих в погранзоне. В 1940 году Кокорино еще входило в приграничную полосу
1947 год. Кокоринские барышни
Вторая справа– Анастасия Козьякова
Вера Тимофеевна Тимофеева и Иван Иванович Ивановы в Михайловском. Начало шестидесятых годов 20-го века
Вера Тимофеевна с семьей сына Геннадия и дочерью Ларисой
Военный билет офицера запаса Иванова Ивана Ивановича
Боевые награды Иванова Ивана Ивановича
Послужной список фронтовика Иванова Ивана Ивановича
Валентин Федорович Герасимов. Служба в СА
Клавдия Тимофеевна Козьякова
(в центре, 40-е годы)
Семья Ивана
Ивановича Иванова, пятидесятые годы
Иванова Лариса Ивановна 2015 г
Иванов Юрий Павлович 2015г
Речка Луговка с полотна бывшей железной дороги
Земляки 2015г
Закат над Каменским озером
Родительский дом, дедовская усадьба
Вид на озеро Каменец с места, на котором стоял дом Герасимова Герасима
Фрагмент «старого» Кокорина
Железнодорожный мост в Кокорине. Речка Луговка 2016г
Постройки на месте «Бахарихи»
Тамара Федоровна Герасимова и Зина, внучка бабы Груни 
Домик «бабы Нюши» - Анны Гординой
Кузнецова Людмила, Герасимова Александра ... 
Кузнецова Зинаида Ворфоломеевна, Кузьмины Людмила и Владимир Кузьмич, Ивановы Владимир и Галина Федоровна. 60-е
Вид на Каменец с «кокоринской горки»
Дом Бобровой Александры и Вити «Тумана»
Дом «бабы Марфуши»
Дом бабы Груни (Агрипины Герасимовны Герасимовой)
Дом Федора Александровича Александрова, «деда Феди»
Место, где находилась конюшня
Кокоринское «Заречье»
Речка Луговка в Кокорине в 2017 году
Центральная (самая старая) улица деревни
Этот переулок теперь называется Прибрежный
Шоссейный мост через Луговку
Наградной лист на Никифорова Павла Ивановича. Медаль «За отвагу». 1944 г
Дом Тимофея Козьякова 2017 г
Кокорино. Переулок. Усадьбы Екимовых, Осиповых, Сидоровых
Речка Холодник на просторе лугов
Ручей, разделяющий две деревни: Каменец и Кокорино
Алексеева Алена Петровна 2013 год
Вера Ивановна Михайлова, внучка Тимофея Козьякова
Катаевы: Ольга Анатольевна, Анатолий Павлович, Андрей и Васильев В. Н. (справа)
Герасимова Татьяна Герасимовна 26.101931 г (левое фото) 1917 г (фото справа)
Григорьева (Иванова) Наталья Ивановна с дочерью Алей и внуками
Григорьев Алексей Григорьевич (слева) – муж Натальи Ивановны, погиб на войне
Семья Григорьевой (Васильевой) Таисии Алексеевны Фото из газеты
Иванова (Григорьева) Наталья Ивановна Григорьев Владимир Алексеевич
Григорьев Борис Алексеевич
Девушки на вечеринке. Фото 1947 года
Кокорино на карте середины 19-го века Черные точки левее названия – дома крестьян Всего 7 домов (Для сравнения: в Бугрове только 3 дома, в Каменце – 5 домов)
Кокорино на современной карте
Заметки
- [←1]
Это было в сентябре 1957 года. Так утверждала сама Людмила Ивановна. При этом говорила, что не помнит своей свадьбы. Подробностей не помнит.
- [←2]
Пока создавалось сие сочинение, выяснилось, что не курсы на сей раз явились причиной отсутствия моего папы. Он находился на лечении на курорте в г. Старая Русса, в Новгородской области. Как следует из записи в курортной книжке, в день моего рождения он принимал грязевые ванны. У него была инвалидность. Причиной послужила травма. полученная на фронте в последние дни войны. Вражеский снаряд разорвался между двумя орудиями и отлетевшим сошником от пушки отца ударило по ноге. Других постигла худшая участь: практически вся прислуга двух орудий была побита осколками. Отцу повезло, но память о том дне осталась до конца жизни.
- [←3]
«Озерками» назывались два небольших, но достаточно глубоких водоема, отделенных друг от друга
узким перешейком. Вместе с Шаробыкским и Каменским озерами они образовывали озерную цепь в
виде подковы. В «Озероках» до сселения в деревню был хутор моего деда Николая.